Солдаты

его ждали на стрѣльбѣ одного, заставляя зябнуть осталышхъ солдатъ, приказывали стрѣлять, хотя прекрасно знали, что это дѣлалось для того, чтобы онъ нослѣ выстрѣловъ сказалъ: — Саратовцевъ промахъ, ваше благородіе! Досыта номучавъ, его отправили, какъ инва- лида, въ восьмую роту, гдѣ были собраны калѣки со всего полка. Таковы были тѣ „господа командиры" большого и малаго калибра дореволюціоннаго времени, кото- рые не за страхъ, а за совѣсть, укрѣпляли жесто- кую дисциплину Бунякина. По строгости дисцип- лина эта была ужасная изъ всего Тверского гарни- зона, Все долнсно было дѣлаться съ разрѣшенія отдѣлѳннаго. Па каждой двери были прибиты кар- точки съ надписью: „Пошелъ—спросись", „пришелъ— явись». Это „спросись" парализовало всю пашу волю, всѣ наши желанія, надъ которыми „отдѣлен- ный" имѣлъ деспотическую власть: „оправиться"— спросись, въ лавочку—спросись, въ сосѣднюю казарму къ товарищу—спросись. А объ отлучкѣ со двора не могло быть рѣчи. Вырваться „безъ команды" въ городъ было такъ-же трудно, какъ волу пройти сквозь иго.лышя уши. Даже, когда ко мпѣ пріѣхала жена съ дѣвочкой, и то отпускали только до повѣрки. А дальше повѣрки, до утра— Боже упаси! Вся Тверь могла сквозь землю прова- литься, если-бы кого отпустили до утра, самъ-же Бунякинъ, не боясь „провала", преспокойно разъ- ѣзжалъ себѣ по всему вольному свѣту. И нель.эя не повѣрить тому ужасному разсказу, который съ убійственной достовѣрностью передавался изъ устъ въ уста по всѣмъ „драгунскимъ" казармамъ, что будто одинъ ратникъ, робкій и запуганный, кото- раго отдѣленный не пускалъ даяіе за дверь, кромѣ „оправки", убѣжалъ украдкой къ женѣ и сошелся съ нею черезъ желѣзную рѣшѳтку-ограду, окружав- шую казармы. Это—убійственно, можетъ даже вымышлено, но, какъ нельзя яснѣе, отражаетъ всю ту суровость дисциплины Бунякина, которой