Солдаты

онъ сковалъ свой полкъ. Хотѣлось кричать, громко кричать о мучитѳльствахъ и жестокости, но кри- чать было нельзя. Скованный цѣнями неволи, я крутился въ ея тискахъ, какъ въ кольцахъ удава, даже "пересталъ мыслить, и все утѣшеніе мое было въ газетѣ и нисьмахъ съ родины. И мнѣ тяжело было, если который вечеръ прогоня.чи меня на кухню чистить картошку, и газету читать не приходилось. — Лучше-бы обѣдать мнѣ не давали, но зачѣмъ лиіпаютъ меня такого удово.льствія. Развѣ безъ меня некого послать?—^оистичесЕи думалъ я. Мнѣ часто приходили на умъ такія мысли: „Хоть бы скорѣе на нозицію. Какой-нибудь одинъ конецъ, только не быть здѣсь". Но на нашъ фронтъ мнѣ не хотѣлось. Паши нродадутъ, и пропадешь ни за гроіііъ. Вѣдь, наши генералы говорили, что солдату цѣна „три копѣйки за сотню". „Во Францію! Во Францію! Тамъ солдатъ цѣііятъ на вѣсъ золота"—говорилъ я себѣ. Свои мысли я новѣда.тъ двоимъ сосѣдямъ по спанью—Демину и Осташкину—съ которыми я очень сблизился. Они вполпѣ раздѣ.іяли мои взшяды и просили меня, чтобы я доложилъ объ этомъ маршевому ротному командиру, прапорщику Логинову. Я доложилъ, когда мы однажды были въ ночномъ наступленіи, но онъ отвѣтилъ, что „изъ нашего полка во Фран- цію не отправляютъ". Газеты—утѣшеніѳ наше—мы и такъ читали часто, но когда Германія предложила миръ, стали читать запоемъ. Мы ожили, ііовеселѣли, у всѣхъ на душѣ была какая-то радость. — Миръ! Миръ! —по-дѣтски радовались ратники и не хотѣли вѣрить, что будетъ иначе. Да и какъ дальше воевать? Изъ домовъ солдаты получали письма одно мрачнѣе другого. Сегодня одинъ полу- чилъ: „мука—4 рубля пудъ, овесъ—6 руб., пшено— 8, керосинь—15 коп. фуптъ, картофель—1 р. 50 к. мѣра". Черезъ недѣлю—„мука 6 рублей, овесъ—8,