Солдаты

выйдетъ изъ „комиссіонной" комнаты и встрѣтилъ его уже нослѣ пріема. Я сиросилъ его: — Ну что, оставили? Онъ отвѣтиіъ, хрипя: — Не совсѣмъ, все думаютъ, не гожусь-ли я на полозки. Сказываютъ, быдто у главнаго дохтура санки разломались, такъ вотъ и того... вмѣсто полозковъ значитъ... Весь пашъ Ардатовскій уѣздъ назначили въ городъ Тверь, въ 57-й запасный полкъ. Когда запи- сали, тутъ же дали по деревянной ложкѣ. Я не зналъ этого „прелестнаго" полка съ такимъ „идѳ- альнымъ" полковымъ командиромъ, какъ Бунякинъ. Въ душѣ сознаюсь, я радъ былъ, что меня назна- чили въ Тверь, а не въ какой другой городъ. Что тамъ ни говори, а городъ, находящійся между двухъ столицъ, привлекателенъ. Намъ было объявлено, чтобы мы явились къ воинскому присутствію на молебенъ. Ратники со- брались въ большомъ количествѣ. Дымъ кадильный, грустное пѣніе пѣвчихъ и жгучій моросившій сквозь солнце дождикъ настраивали на минорный тонъ. Номню, было тогда во мнѣ два чувства: не хотѣлось умирать такъ рано, а вѣдь всякіе молебны при проводахъ на войну прежде всего напоминаютъ о смерти. А то приходили такія мысли: „А что? Ну, умру, вѣдь не такъ, а за родину". Хотя я и зналъ, какъ соціалистъ, что всѣ эти милліоны уби- тыхъ и искалѣченныхъ легли не за родину, а ради ненасытнаго, прожорливаго молоха войны буржу- азіи за имперіалистичѳскія стремленія, за захваты чужихъ земель, но все-же думалось, что это, хотя и есть, но не самое главное, а главное—родина, отечество, за которое нужно бороться, умереть. На утро за городомъ собралось около сорока крестьянскихъ подводъ подъ наши сумы. Положили, закрыли отъ дождя кое-какимъ хламьемъ и но- ѣхали. Сами-жѳ мы до стандіи „Мухтолово", до которой отъ Ардатова было верстъ тридцать, пошли пѣшкомъ. Сначала идти было трудно. Шелъ мел-