Сочинения Н.В.Шелгунова. Т.1

363 СТАТЬИ ПСТОРІІЧЕСКІЯ. 364 онъ сильнѣе потрясаетъ чувство, тѣмъ открываетъ чувству болѣе широкій кругозоръ и даетъ большую мощь порыву. Но эта будящая, отрицающая и воз- буждающая сила не можетъ быть больше силъ об- щества, ее вызывающаго. Мрачный, всеотрнцаю- щій байронизмъ могъ поэтому явиться только въ Европѣ, быть созданнымъ только тамошней жизнью, какъ были созданы Вольтеръ, Руссо, Гете, Шил- леръ, какъ были созданы и глубокіе мыслители, которыхъ заставила задумываться сама жизнь. Россія, едва только вступившая въ Европу, стояла еще на азбукѣ чувствъ и мыслей. Она была еще безспльна создавать тѣхъ величавыхъ лириковъ и тѣхъ могучихъ мыслителей, глубокій лиризмъ и проницающая мысль которыхъ были вызваны са- мимъ драматизмомъ положенія европейскаго чело- вѣка. Интеллектуальные люди Европы потому и поражаютъ своею колоссальностью, что въ Европѣ накопилось слпшкомъ много матеріала для пхъ со- зданія. У насъ такого матеріала почти не было; ваша жизнь не разрѣшала европейскихъ вопросовъ, а разрѣшала свои. Если у насъ дѣпствовала страсть, то ее возбуждали иные мотивы, въ которыхъ рѣши- тельно не замѣчается рокового элемента, прпводив- шаго къ демоническому настроенію, къ разочаро- ванно и скептицизму. Напротивъ, у насъ замѣча- лись самоувѣренность и слѣпая вѣра въ своп силы. Такими были, напримѣръ, герои казачества. Предъ ихъ силой недоумѣваешь; но это силасырая, перво- бытная, это сила одной энергіи, разрушающаго по- рыва. Тѣ же элементы сырой силы создали изъ рус- скаго солдата героя еще въ прошломъ столѣтіи, когда положенію русскаго солдата никто бы не по- завидовалъ. Изъ топ же энергіп и силы чувства возникъ суворовскій солдата, приведшій въ недо- умѣніе Европу своими горными переходами, кото- рыхъ, по словамъ Клаузевица, не дѣлало да, вѣ- роятно, и не сдѣлаетъ никогдани одно войско въ мірѣ. Изъ той же энергіи выросъ нашъ геропзмъ отече- ственной войны. Военное одушевленіе создавало у насъвеликпхъ полководцевъ еще въ прошломъ сто- лѣтіи; вашп генералы двѣнадцатаго года не усту- пали ни одному изъ даровитѣншихъ генераловъ Наполеона и явились внезапно цѣлыми десятками. Въ вельмоясахъ екатеринннскаго вѣка, и особенно въ Потемкинѣ, выразилась необузданная ширь ста- раго московскаго боярства подъ блестящей оболоч- кой западво-европейскпхъ формъ и въ разлѣрахъ, для Европы невозможныхъ. Въ колоссальномъ об- разѣ Петра Великаго сказались такая мощь харак- тера и энергіи, такая сила практпческаго генія и здравомыслія, такое безграничное патріотическое самопожертвованіе, какого въ лицѣ своихъ вла- стителей Европа никогдане видывала. Но въ сферѣ теоретической мысли, въ сферѣ интеллектуальнаго творчества пзслѣдованія и анализа Россія не вы- ставила ни одного человѣка. Наша гордость — Ломоносовъ при всемъ разнообразіи своего генія, не могъ создать ничего, ибо область русской мы- сли изображала еще такой первобытный, дремучіп лѣсъ, въ которомъ человѣкъ съ самыми исполин - скими силами терялся одпнъ незамѣтно. Ломоно- совъ очень хорошо понималъ потребности русской мысли, но что же онъ могъ сдѣлать безъ помощ- нпковъ? — и онъ раскидался. Желая сдѣлать все, онъ не могъ сдѣлать ничего; прорубая тропинкивъ русскомъ лѣсу, онъне могъ служить европейской на- учной мыслп. Сила пропала, не давъ и десятой долп того, что онамогла бы дать при другихъ условіяхъ. Въ области соціальныхъ чувствъ и мыслей нашепо- ложение было еще менѣе удовлетворительно. Обще- ственное сознаніе пробуждалось у насъ путемъ «просвѣтптельнаго» вліянія, давленіемъ Европы, а не собственными силами. Несмотря на геніальныя способности Ломоносова, его мысль была чужда по- добнаго движенія. Переломъ европейской мыслп въ XVIII столѣтіи миновалъ насъ; идеи Европы намъ были непонятны, — мы могли воспринять только нѣ- которыя чувства и начали съ нихъ. Французскія войны сильно повліяли на подъемъ русскаго духа; но одностороннее воодушевлевіе скоро смѣнилось апатіей, и для энтузіазма, явившагося съ самыми возвышенными стремленіями и съ самой горячей го- товностью къ самопожертвованію, не оказалось почвы. Сила лиризма только въ общественной сплѣ, его возбуждающей. Самый могучій поэта не выска- жетъ ничего, если само общество, котороеонъ хотѣлъ бы отразить, не чувствуетъничего; самый геніальнын мыслитель не выскажетъ никакихъ мыслей; осты- нетъ самый горячій пылъ энтузіазма, если вокругъ все сонно и мертво. Россія, едва просыпавшаяся для общественнаго сознанія, не могла поэтому выставпть мыслителей; она могла выставить только поэтовъ, лиризмъ которыхъ не могъ быть глубокъ и силенъ и чувства которыхъ не могли имѣть строгой точно- сти, опредѣленностп и единства направленія. Какъ нѣкогда Ломоносовъ раскидалсявъ дремучихъ лѣсахъ русской мысли, такъ теперь поэты раскидались въ лѣсу непочатаго русскаго чувства, отразивъ его колеблющіяся тенденціи. Для каждой области чувствъ явился свой поэтъ, и русское чувство заблудилось въ нестройномъ хорѣ поэтпческихъ ощущеній. Нредставителемъ индпферентизма былъ Жуков- скіп, чувства котораго жили внѣ его русскаго оте- чества. Его романтизмъ не имѣлъ реальнаго содер- жанія, — онъ былъ напускной, внѣшній, сложпвшш- ся частью подъ вліяніемъ Карамзина, а частью иодъ элегпческнмъ вліяиіемъ европейскаго роман- тизма, и потому лира Жуковскаго издавала только меланхолическіе звуки и воображеніе его жило въ мірѣ привидѣній, воспроизводило суевѣрные страхи, рисовало фантастическія картины. Жуковскій лю- билъ мечтать въ стихахъ о смерти, увѣряя, что «унылость тихая» въ душѣ его хранится и что во всемъ онъ чнтаетъ «знакомый смерти гласъ». При такомъ настроены Жуковскій, конечно, не могъ имѣть нлодотворнаго вліянія на развнтіе русскаго чувства и былъ любимымъ поэтомъ томныхъ бары- шень и скучающпхъ мужчпнъ, которыхъ преиму- щественно своими переводами онъ позпакомилъ та фантастпческпмъ нѣмецкимъ міромъ. Впослѣдствіа, когда на смѣну этого дряхлаго поколѣнія высту- пили люди съ болѣе свѣжими идеямии чувствами, Жуковскій былъ не съ ними, а противъ нихъ, п