Сочинения Н.В.Шелгунова. Т.1

371 СТАТЬИ И С Т О Р И Ч Е С К 1 Я. 372 ' Варатынскій, поэтъ субъективнаго чувства, ис- калъ и не нашелъ примиренія между чувствомъ и мыслью. Онъ былъ мученикомъкаким-то невѣдо- мыхъ, неопредѣленныхъ желаній и представителемъ того хаотическаго разброда ощущеній, который шцутъ счастін въ чувствѣ и боятся мысли. То были иослѣдніе остаткичувствительнагоромантическаго направлешя, искавшаго своихъ идеаловъ назади. Трезвое, холодное сознаніе для Баратынскаго невы- носимо: оно мѣшаетъ произволу его. воображенія и заставляетъего жить внѣ себя. Его несчастіе въ вѣдѣніи, въ знаніи, въ пытливой мысли: Пока человѣкъ естество не пыталъ Горниломъ, вѣсами и мѣрой, Но дѣтски вѣщаньямъ природы внималъ, Ловилъ ея знаменья съ вѣрой, Покуда природу любилъ онъ, — она Любовью ему отвѣчала, О немъ дружелюбной заботы полна, Языкъ для него обрѣтала. Но чувство презрѣвъ, онъ довѣрилъ ему, Вдался въ суету изысканій.. . И сердце природы закрылось ему, И нѣтъ на землѣ прорицапій. Еще яснѣе высказывается Баратынскій въ слѣ- .дующихъ стпхахъ: Лучше смертный въ день не-знанья Радость чувствуетъ земли! Сильнѣе всего порывъ къ жизни личнымъ чув- ствомъ, къ опоэтизированной казацкой свободѣ, къ личному произволу, не знающему никогда удержу, выразился въ Полежаевѣ. Эта сильнаяличностьпо- гибла въ порывахъ своихъ необузданныхъ стремле- ній, ибо въ окружавшей ее жизнине было ничего, что бы дало этимъ стрёмленіямъ точное направле- ніе и поставило бы личное чувство на высоту обще- ственная содержанія. Растративъ свою жизнь въ разгулѣ и развратѣ, Полежаева, приходитъ къ тя- желому сознанію, что онъ жилъ На погибель свою... Буйной жизныо убилъ Я надежду мою... Не расцвѣлъ и отцвѣлъ Въ утрѣ пасмурныхъ дней; Что любилъ, въ томъ нашелъ Гибель жизни моей. Духъ унылъ, въ сердцѣ кровь Отъ тоски замерла, Миръ души погребла Къ шумной волѣ любовь... Не воскреснетъ она! Въ Гоголѣ является уже иноесодержите. Только въ тѣ моменты, когда духъ его находился подъ вліяніемъ физических^ страданій, Гоголь отдается субъективному настроенію и роется въ своей душѣ. Въ моменты физической и нравственной силы Гоголь становится въ прямыя отношенія къ жизни и даетъ ее въ такихъ картинахъ, въ такой глубинѣ содер- жанія, даетъ ее чувствовать съ такою полнотою, что читателя охватываетъ совершенно новый міръ оіцущеній. Занятый, подъ вліяніемъ лирическаго пѣснопѣнія поэтовъ своими личными чувствами, читатель и не воображали, что «есть міръ другой». Теперь его вводятъ въ этотъ міръ, передъ нимъ точно развертываютъ какую-то громадную картину, иоказываютъ ему новыхъ людей, нарнсованныхъ пакт, будто бы въ каррикатурѣ, съ вымышленными преувелпченіямн, въ смѣшныхъ положсніяхъ. Но читателю не смѣшно'. Его охватываетъ болѣзненное чувство; сердцеего щемитъновая, невѣдомая боль; ему становится тяжело, и поводимому смѣшная кар- тина возбуждаете въ немъ чувство глубокаго гума- низма, спмпатіи и любви. И это происходите отъ того, что зритель чувствуетъ себя однпмъизъ дѣй- ствующихъ лицъ той же картины. Смотря на нее,, онъ переживаетесвои собственный ощущені я; въ немъ пробуждается чувство родства, чувство крѣп- кой нравственной связи со всѣмп этимисуществами,, охваченнымиводоворотомъ жизни, въ которомъ они вращаются съ тупою безсознательностыо, дѣйствуя,. какъ автоматы, и не зная сами, что они дѣлаютъ. Смѣшное становится трагическими: оно пробужда- ете. небывалое еще сознаніе, научаете чувствовать чужое страданіе, потому что научаете чувство- вать свое собственное. Какимъ бы ни былъ народ- нымъ поэтомъ Пушкинъ, но только Гоголь сумѣлъ. насъ заставить почувствовать Россію, почув- ствовать ея русскаго человѣка, затупленнаго, заби- таго, загнаннаго, и оправдать этого человѣка даже тогда, когда онъ упали до поелѣдней степени без- нравственности. Все, что дѣлалось раньше Гоголя,, только подготовляло русское чувство къ тѣмъ бо- лѣе широкими соціальнымъ ощущеніямъ, который первый возбудили Гоголь; онъ открыли новый міръ чувству, заставилиего биться гуманностью н вы- вели русскаго человѣка изъ міра личныхъ ощуще- ны, въ которомъ погибъ Полежаевъ, изъ котораго не могъ выйти Пушкинъ, — чтобы указать ему дру- гой, обновляющий, прогрессивный путь. Гоголь изъ великосвѣтскаго салона ввели русскаго читателя въ мужичью избу Россіи и заставилиего почувство- вать народную душу. И какъ бы навстрѣчу ему выступила самана- родная душа въ пѣсняхъ и думахъ Кольцова. «Мо- тивы пѣсенъ Кольцова, — говорить Бѣлинскій, — составляйте то нужда и бѣдность, то борьба изъ-за. копейки, то прожитоесчастье,то жалоба на судьбу— мачиху». Много думъ въ головѣ, Много въ сердцѣ огня. Но къ чему недуги всѣ эти думы, весь огонь сердца? Не разрѣшаютъ они вопросовъ, безсильны они передъ судьбой-мачихой. И вотъ раздумье раз- рѣшается проніею, «саркастическоюрусскою про- шею», — говорите Бѣлинскій. Куда глянешь — всюду наша степь; На горахъ — лѣса, сады, дома; На днѣ моря— груды золота; Облака идутъ — нарядъ несутъ!.. Но, если гдѣ идете дѣло о горѣ и отчаяніи рус- скаго человѣка, тамъ поэзія Кольцова доходите до высокаго, тамъ обнаруживаете она страшную силу выраженія: Пала грусть-тоска тяжелая На кручинную головушку; Мучитъ душу мука смертная, Вонъ изъ тѣла душа просится.