Ключевский В.О. Очерки и речи

— 119 — Лермонтовъ получили очень раннее и одностороннее разви- тіѳ, ускорявшееся излишнимъ кодичествомъ внѣшнихъ возбу- жденій. Рано пробудившаяся мысль питалась не столько непосредственнымъ наблюденіемъ, сколько усиленнымъ и однообразнымъ чтеніемъ, впечатлѣніями, какія навѣвались поэзіей Пушкина, Гейне, Ламартина и особенно „огромнаго Байрона", съ которыми онъ уже на 16 году былъ неразлу- ченъ, по свидѣтельству Е. А. Хвостовой. Этимъ нарушена была естественная очередь предметовъ размышленія. То, чѣмъ усиленно возбуждалась ранняя мысль Лермонтова, это были преимущественно предметы, изъ которыхъ слагается жизнь сердца, притоми, тревожнаго и щритязательнаго. Можети быть, хорошо начинать жизнь такими предметами; но едва ли правильно начинать ими изученіе жизни. Си трудоми разбираясь въ воспринимаемыхъ впечатлѣніяхп, Лермонтовъ • вдумывался въ бѳзпокойное и хаотическое наетроеніе, ими навѣвавшееся, рядился въ чужіе костюмы, примѣрялъ къ себѣ героическія позы, вычитанныя у любимыхъ поэтовъ, подбирали гримасы, чтобы угадать, которыя ему къ лицу, и такими образомъ стать на себя похожими. Для этой работы особенно много образовъ и пріемовъ дала ему манерная и своенравно-печальная поэзія Байрона и въ этомъ отношеніи ей трудно отказать въ сильномъ вліяніи на нашего поэта. Отъ этихъ театральныхъ ужимокъ осталось на поэтической физіономіи Лермонтова нѣсколько складокъ, слѣдовъ безно- рядочнаго литературнаго воспитанія, поддержаннаго дурно воспитанными общественными вкусомъ. До конца своего недолгаго поприща не моги опъ освободиться отъ привычки кутаться въ свою нарядную печаль, выставлять гной своихъ душевныхъ рани, прнтомъ, напускныхъ или декоративныхъ, трагически демонизировать свою личность,— словомъ, казаться лейбъ-гвардіи гусарскими Мефистофелемъ. Было бы большою ошибкой видѣть во всемъ этомъ одинъ бутафорскій приборъ, только чуждыя накладныя краски, которыя съ лѣтами должны были свалиться ветхою чешуей съ поэтическаго подлинника,