Ключевский В.О. Очерки и речи

— 125 — рой они взяли все, что хотѣли взять, и которой не дали ничего, что должны были дать, завершается спокойно-груст- нымъ библейскимъ образомъ пророка, съ беззлобною скорбью ушедіпаго отъ людей, которьшъ онъ напрасно проповѣдывалъ любви и правды чистыя ученья. Демоническіе призраки, прежде владѣвшіе воображеніемъ поэта, потомъ стали казаться ему „безумными, страстными, дѣтскимъ бредомъ“\ То былъ не переломъ въ развитіи поэтическаго творчества, а его очищеніе отъ наносныхъ примѣсей, углубленіе таланта въ самого себя. Новые образы постепенно выступали изъ безпо- рядочныхъ и смутныхъ юношескихъ видѣній, новые мотивы складывались изъ нестройныхъ порывистыхъ впечатлѣній по мѣрѣ того, какъ зрѣвшая мысль очищала ихъ отъ тяжелаго бреда неустановившейся фантазіи. Лермонтовъ не выращи- валъ своей поэзіи изъ поэтическаго зерна, скрытаго въ глубинѣ его духа, а какъ скульпторъ вырѣзывалъ ее изъ безформениой массы своихъ представленій и ощущеній, отбрасывая все лишнее. У него не ищите того поэтическаго свѣта, какой бросаетъ поэтъ-философъ на мірозданіе, чтобы по-своему освѣтить соотношеніе его частей, ихъ стройность или нескладицу, у него нѣтъ поисковъ смысла^жизни, но въ ея явленіяхъ онъ искалъ своего собственнаго отраженія, которое помогло бы ему понять самого себя, какъ смотрятся въ зеркало, чтобы уловить выраженіе своего лица. Онъ высматривали себя въ разнообразныхъ явленіяхъ природы, подслушивали себя въ нестройной разноголосицѣ жизни, пере- бирали одинъ поэтическій мотивъ за другими, чтобы угадать, который изъ нихъ есть его собственный, его природная поэтическая гамма, и, подбирая сродные звуки, поэтъ слилъ ихъ въ одно поэтическое созвучіе, которое было отзвукомъ его поэтическаго духа. Это созвучіе, эта лермонтовская поэти- ческая гамма — грусть, какъ выраженіе не общаго смысла жиз- ни, а только характера личнаго существованія, настроенія еди- ничнаго духа. Лермонтовъ — поэтъ не міросозерцанія, а настро- енія, пѣвецъ личной грусти, а не міровой скорби.