Ключевский В.О. Очерки и речи

въ стихотворѳніи Нѣтъ, не тебя такъ пылко я люблю: Въ твоихъ чертахъ ищу черты другія. Въ уотахъ живыхъ — уста давно нѣмыя. Наконедъ, какъ часто плачутъ, чтобы не тосковать, и гру- стятъ, чтобы не злиться! Значить, въ грусти, какъ и въ слезахъ, есть что-то примиряющее и утѣшающее. Вызываемая потребностью продолжить погибшее счастье или замѣнить не сбывшееся, она сама становится нравственною потреб- ностью, какъ средство борьбы съ невзгодами и обманами жизни. . . . Сладость есть Во всемъ, что не сбылось. Усиліями сердца молено усладить и горечь обманутыхъ наделедъ. Правда, все это наноминаетъ медвѣдя, который съ голода сосетъ собственную лапу. Но чѣмъ ненормальнѣе такой діэты настроеніе печальнаго поэта, влюбляющагося въ собственную печаль? Человѣкъ, переясившій опустошеніе своей нравственной жизни, не умѣя вновь населить ее, старается наполнить ее печалыо объ этомъ запустѣніи, чтобы какимъ-нибудь стимуломъ поддержать въ себѣ падающую энергію. Никто изъ насъ никогда не забудетъ одной изъ послѣднихъ пьесъ Лермонтова, которая всегда останется единственной по неподражаемому сочетанію энергическаго чувства жизни съ глубокою, скрытою грустью, пьесы, кото- рая своимъ стихомъ почти освобождаетъ композитора отъ труда подбирать мотивы и звуки при ея перелоясеніи на ноты: это стихотвореніе Выхожу одинъ я на дорогу. Трудно найти въ поэзіи болѣе поэтическое изображеніе духа, утратившаго все, чѣмъ возбуждалась его дѣятельностъ, но сохранившаго лсажду самой дѣятельности, одной дЬятельно- сти, простой, безпредметной. Не уцѣлѣло ни наделедъ, ни даже сожалѣній; усталая душа ищетъ только покоя, но не мертваго; въ вѣчномъ снѣ ей хотѣлось бы сохранить біеніе сердца и восяріимчивость дюбимыхъ внѣшнихъ впечатлЬній.