Ключевский В.О. Очерки и речи

— 241 — или другого правительственнаго учрежденія паки могъ ѣхать въ поле предводительствовать арміею и при назна- чены! на сіи должности не было бы нужды разбирать время и особы". Очевидно, величавыя фигуры Сципіоновъ и Ме- телловъ мелькали при этомъ въ воображеніи русскаго пе- дагога; можетъ быть, мелькнули бы и фигуры Воротынскихъ и Пожарскихъ, если бы недавняя московская старина была знакома ему также, какъ отдаленная римская. Остановимся одну минуту на этомъ великолѣпномъ не- дагогическомъ построеніи. Въ основѣ его явственно высту- паютъ двѣ великія теоремы вѣка, выражавшіяся терминами человѣчество и добродѣтель. Человѣчество представлялось полемъ дѣятельности для благовоспитаннаго сердца, добро- дѣтель — ея стимѵломъ и содержаніемъ. Человѣчество, какъ его понимали въ XVIII вѣкѣ, конечно, не можетъ быть практическими полемъ какой-либо дѣятельностн: это на половину историческая идея, на половину философское умозрѣніе; въ .немъ больше воспоминаній п чаяній, чѣмъ практическихъ, удовимыхъ условін, вызывающихъ и направ- ляющихъ какую-либо дѣятельность. Наши педагоги прошлаго вѣка, стараясь упростить и приблизить эту идею къ кон- кретному нониманію, реализировали ее въ понятіе общества или отечества, не исторической и географической Россіи, а отвлеченнаго, алгебраическаго отечества. Точно также -и добродѣтель, фжлософская добродѣтель XVIII вѣка— это академическое понятіе и много-много нравственный идеалъ. Это больше настроеніѳ, чѣмъ программа, не столько указка для воли, сколько способъ измѣренія температуры сердца. Моралисты прошлаго вѣка, которыхъ особенно любили нашп педагоги, такъ и огіредѣляли добродѣтель, какъ функцію сердца, а не воли, говоря, что это есть „чувство, умонакло- неніе къ добру, любовь къ человѣчеству". Она не задавала никакихъ исторически-нужныхъ и практически-разрѣшимыхъ задачъ, могла указывать направленіе дѣятелыгости, но не быть ея цѣлью. Это своего рода виѳлеемская звѣзда, кото- 16