Ключевский В.О. Очерки и речи

— 256 — никъ зазывали молодежь къ себѣ на обѣды, чтобы сообщить ей нослѣднія, самыя свѣжія полученныя изъ Парижа но- вости по части атеизма и матеріализма. Многимъ русскимъ вольтеріапцамъ Вольтеръ былъ извѣстенъ только по слухами, какъ проповѣдникъ безбожія, а изъ трактатовъ Руссо до нихъ дошло лишь то, что истинная мудрость — не знать никакихъ наукъ. Съ проевѣтительною философіей у насъ повторилось то же, что бывало съ сантиментально-назидательною бел- летристикой: мать пушкинской Татьяны была отъ Ричард- сона безъ ума. Она любила Ричардсона Не потому, чтобы прочла, Не потому, чтобъ Грандисона Она Ловдасу предпочла; Но встарипу княжна Алина, Ея московская кузина, Твердила часто ей объ нихъ. Такимъ образомъ, открывалось неожиданное и печальное зрѣлище: новыя идеи просвѣтительной философіи являлись оправданіемъ и укрѣпленіемъ стараго доморощеннаго невѣ- жества и нравственной косности. Обличительный вольтеров- скій смѣхъ помогалъ прикрывать застарѣлыя русскія язвы, не исцѣляя ихъ. Доисторическія привычки и одичалыя по- нятая, которыя прежде припрятывались отъ глазъ закона или которыхъ стыдились передъ добрыми людьми, какъ сты- дятся иеубраннаго домашняго сора передъ гостями, теперь самодовольно выставлялись на показъ, какъ указаніе или требованіе природы. Новыя идеи нравились, какъ скандалы, подобно рисункамъ соблазиительнаго романа. Философскій смѣхъ освобождали нашего вольтеріанца отъ законовъ боже- скихъ и человѣческихъ, эманципировалъ его духъ и плоть, дѣлалъ его недоступными ни для какихъ страховъ, кромѣ полицейскаго, нечувствительными ни къ какими угрызеніямъ, кромѣ физическихъ, — словомъ, этотъ' смѣхъ становился для нашего вольнодумца тѣмъ же, чѣмъ была нѣкогда для за- иаднаго европейца папская индульгенція, снимавшая съ че-