Ключевский В.О. Очерки и речи

— 300 — и старался возможно больше смягчить то, что было непріятно напоминать. Эаконъ говорилъ: будьте такъ добры, служите и учите своихъ дѣтей, а, впрочемъ, кто не станетъ дѣлать ни того, ни другого, тотъ будетъ изгнанъ изъ общества. Многіе въ русскомъ обществѣ прошлаго вѣка не поняли этой деликатной апеллядіи закона къ общественной совѣсти, потому что получили недостаточно мягкое гражданское воспи- таніѳ. Они привыкли къ простому, немного солдатскому языку петровскаго законодательства, которое любило гово- вить палками, плетями, висѣлицей да пулей, обѣщало пре- ступнику ноздри распороть и на каторгу сослать, или даже весьма, живота лишить и отсѣченіемъ головы казнить, или нещадно аркебузировать (разстрѣлять). Эти люди понимали долгъ, когда онъ вырѣзывался кровавыми подтеками на живой кожѣ, а не писался человѣческой рѣчью въ людской совѣсти. Такой реализмъ юридическаго мышленія и помѣ- шалъ мыслителямъ вникнуть въ смыслъ закона, который за нѳрадѣніе о добрѣ общемъ грозилъ, что нерадивые „ниже ко двору нашему пріѣздъ или въ публичныхъ собраніяхъ и торжествахъ терпимы будутъ“: ни палокъ, ни плетей, а только закрытіе придворныхъ и публичныхъ дверей! Вышло крупное юридическое недоразумѣніе. Тогдашняя сатира вскрыла его источникъ: это слишкомъ распущенный аппе- тита произвола. Она изобразила уѣзднаго дворянина, кото- рый такъ пишетъ сыну объуказѣ 18 февраля: „Сказываюта, что дворянамъ дана вольность; да чортъ ли это слыхалъ, прости Господи, какая вольность! Дали вольность, а ничего немоясно своею волею сдѣлать, нельзя у сосѣда и земли отнять". Мысль этого законовѣда шла еще дальше проста- ковской, требовала не только увольнительнаго свидѣтельства отъ сословнаго долга, но и патента на сословную привиле- гію беззаконія. Итакъ. значительная часть дворянства въ прошломъ сто- лѣтіи не понимала исторически сложившагося положенія своего сословія и недоросль, фонвизинскій недоросль