Передуманное и прежитое

кто можетъ участіемъ напомнить семыо, у кого найдется искреннее слово утѣшенія, кто способенъ къ задушевной бесѣдѣ, къ обмѣну мыслей и т. п. Не долженъ ли онъ птти туда, къ этому менѣе эффектному и болѣе глубокому нравственному страданію? И я была и тамъ и тамъ, и что же отвѣтила мнѣ жизнь? У офицерской больницы стояли коляски и кареты; просторныя комнаты вмѣіцали по 2, по 3 человѣка; на столахъ стояли торты и пирожныя; больные лежали въ роскошныхъ халатахъ, и когда я вошла съ моей корзинкой варенья, меня встрѣтили такіе высокомѣрные взгляды, что я готова была провалиться сквозь землю. Съ тѣхъ поръ я не входила болѣе въ офицерскую больницу, а что я видѣла у солдатъ, покажутъ послѣдующія замѣтки моего дневника. Въ заключеніе скажу одно, что, если существуетъ теп- лота сердечная, честность, поэзія, задушевность, искрен- ность, чистосердечіе, то это именно среди простого народа. Если вѣрить въ будущность Россіи, то только полагая всѣ надежды на этотъ отважный, великодушный, самоотвержен- ный народъ. Если ждать Мессіи, который спасетъ насъ, то только изъ него. Таковы мои впечатлѣнія. Существуетъ мнѣніе между близкими мнѣ людьми, будто у меня слабые нервы, но мнѣ не хочется этому вѣрить. Мнѣ казалось всегда, что болѣзнь моя — впечатлительность, а не нервность. Я легко плачу отъ воображаемаго горя надъ романомъ и остаюсь совершенно спокойна при внезапномъ стукѣ, крикѣ, при всемъ томъ, чего не выносятъ люди съ слабыми нервами. Но если уже необходимо назвать меня нервною, то никогда, кажется, нервы мои не были такъ натянуты, какъ въ эти послѣдніе дни. Четверо больныхъ дѣтей — это что-то ужасное — тутъ все: и страхъ за ихъ жизнь, и страданіе за ихъ страданія, и раздражительность за ка- призы и непослушаніе, и упреки себѣ, горькіе упреки по- томъ за эту непозволительную, негуманную раздражитель- ность. Однимъ словомъ, все осложняющее и безъ того тяжелое, реальное горе.