Сочинения императрицы Екатерины II

37S мнѣ вѣрно дѣлать то запрещено». Калмыки, словами и посудою не имѣя успѣха, поѣхали въ обратный путь, встрѣтились со татарами изъ Большой Орды, кои ѣхали на промыслъ торговый, стали говорить симъ рѣчь такую: «отъ насъ ушель сынъ меньшой посольскій, человѣкь молодой; буде найдете, привезите его къ отцу». Татары сказали, «до- бро, привеземъ, буде найдемъ». Татары были люди тогда невѣжливые и грубые; отъѣхавъ нѣсколько дней, увидѣли на полѣ молодого чело- вѣка— идетъ пѣшкомъ, прогуливается за-просто. Татары вздумали, что посольской сынъ, окружили его толпою, хотѣли увести по-неволъ, говоря: «конечно, ты бѣглецъ, котораго мы ищемъ». Молодой тотъ человѣкъ сказалъ на то: «ваши затѣи весьма напрасны, я не бѣглецъ, я сынъ отца честнаго». Они тому не вѣрили, но силою увести его старались; молодой тотъ человѣкъ, сіе увидя, прислонился спиною къ дереву, вынулъ саблю изъ ноженъ, молвилъ имъ: «кто приступить ко мнѣ первый, тотъ домой не возвратится». Татары, обробѣвъ немного, не знали какъ его схватить; онъ же глядѣлъ на нихъ съ твердостио и, насмѣхаясь, имъ сказалъ: «мнѣ кажется, вы устрашить меня столько же предуспѣли, какъ я вамъ придаю смѣлости». На тотъ часъ про- ѣхала тутъ мимо стража царская, она разогнала татаръ, изымая въ бѣгу нопоспѣніныхъ. Съ ужасомъ узрѣлъ предводитель стражи, что царевичъ Февей былъ тотъ молодой человѣкъ, котораго татары при- няли за посольскаго сына, хотя отнюдь не былъ похожи на калмыка. Царевичъ, видя невѣзкество, незнаніе и недоразумѣніе тѣхъ людей, просилъ самъ о освобожденіи ихъ изъ-подъ караула. Отпустили татаръ во-свояси, что услыша, царь Тао-ау прогнѣвался зѣло, почитая то власти его противно, что отпустили безъ вѣдома его важныхъ пре- ступннковъ, кои покусились увести царевича Февея Гао-ауковича, говорилъ и ему со гнѣвомъ: «чего тебѣ было просить за нихъ? мѣ- шаешься ты, мой свѣтъ, въ дѣла тебѣ неприличпыя, я одпнъ воленъ простить и наказать; сынъ ты мой любезной, а власти царской я преемники и ревнитель». Царевичъ, видя надъ собою отцовской гнѣвъ, сказавъ: «виновата, государь батюшка, причиною тому одна жалость», стоялъ въ почтеніи безмолвно; но царь, бывъ разеержепъ, тѣмъ былъ недоволенъ, спросилъ: «что стоишь безсловесно, какъ будто на умѣ судишь рѣчи мои? тому ли баринъ дядька тебя паучилъ?» «Нѣтъ», ска- зали Февей тихимъ толосомъ, «онъ вѣкъ твердить мнѣ съ терпѣніемъ сносить вашъ гнѣвъ и противъ онаго не быть упорными; вишг моя предо мною, мысленно скорблю я, что прогнѣвилъ васъ». Рѣчь jia отцовское сердце немного умягчила, онъ сказалъ: «поди домой». Царевичъ, поцѣловавъ руку родительскую, пошелъ въ свою комнату, въ вечеру почувствовали ознобъ и боль въ боку и въ головѣ тягость, ночь всю насквозь не почивали, къ утру жаръ оказался велики, по- слали сказать царю, царицѣ, что боленъ царевичъ. Родители пришли къ нему. Боль умножалась ежечасно, Февей же сносилъ ее съ бодро- стію, былъ столь терпѣливъ и покоенъ, что мало жаловался ииако, какъ на вопросъ врача, когда сей хотЬлъ узнать, что и гдѣ болитъ. Наконецъ его молодость и усердное попеченіе окружающихъ Февея преодолѣли болѣзнь, царевичъ выздоровѣлъ совершенно, и въ то время выросъ вершка на два. Простолюдины же толковали, что та болѣзнь была къ росту, ино — къ бородѣ; правда, что послѣ того вскорѣ псподоволь стадъ стричь усы ножницами оправки золотой. О выздо- ровленіи его радость была чистосердечна, стихотворцы о томъ сло- жили пѣсни новыя съ похвалами необычайными. Февей ласкательствъ