Годы перелома

IV въ три, четыре печатныхъ листа, — онъ говорилъ коротко, но твердо: „оставьте здѣсь рукопись, мы сами прочтемъ". Возвращая статью автору-неудачнику онъ говорилъ: „это намъ не подходить," а на настойчивые просьбы сказать откровенно, почему именно не подходить, онъ отвѣчалъ съ серьезной, дѣловой откровенностью „потому что плохо на- писано". Авторовъ-графомановъ, и, болѣзненно-обидчивыхъ дамъ-романистокъ онъ избѣгалъ, какъ огня. Такой образъ дѣйствія очень понятенъ со стороны, но совершенно непонятенъ авторамъ, и вотъ о Богдановичѣ пошло ходячее мнѣніе, какъ о человѣкѣ съ угловатымъ, нетерпѣливымъ и высокомѣрнымъ характеромъ, на что впрочемъ онъ не обращалъ никакого вниманія. Однако онъ одинъ изъ первыхъ привѣтствовалъ исключительные та- ланты Горькаго и Андреева и воспріялъ отъ купели юно- шеская произведенія многихъ беллетристовъ, пользующихся теперь большой извѣстностью, а тогда — робкихъ, застѣнчи- выхъ, уступчивыхъ и признательныхъ новичковъ. Тѣ, кому слѣдуетъ, поймутъ меня. Правда, онъ никогда не нѣжни- чалъ, не льстилъ, не предсказывали писателю будущности, не распредѣлялъ мѣстъ въ литературномъ пантеонѣ. Онъ просто говорилъ: „это намъ подходить" или „ваша рукопись сдана въ наборъ". Эту краткость и сухость тоже относятъ насчетъ его нелюдимости, мизантропіи, самомнѣнія и т. д. А между тѣмъ это была только привычная манера дѣлового и страшно занятаго человѣка. Я утверждаю, что подъ его внѣшней холодной и сухой манерой обращенія таилась истинная, сердечная привязанность къ носителями даже незначительныхъ талантовъ. Для него бывало большой ра- дастью, когда „нашъ“ сотрудники попадали въ книжки „Знанія", получая такими образомъ нѣкоторый патентъ на экзаменъ, выдержанный во второй классъ. И — хотя это всегда отзывалось впослѣдствіи проигрышемъ для журна- ла— онъ всячески содѣйствовалъ, насколько это отъ него зависѣло, тому что бы экзаменующій получили удовлетво- рительный баллъ и былъ принять. Но были два предмета его постоянныхъ волненій и нѣжной заботливости — это „нашъ журналъ" и „наши чи-