Годы перелома

VI поверхностно, покажется невѣроятнымъ, чтобы этотъ бо- лѣзненный, глубоко-серьезный, молчаливый человѣкъ могъ страстно любить наиболѣе яркія, самыя двѣтныя стороны жизни. Еще за пять лѣтъ до своей смерти, онъ неизмѣнно ходилъ смотрѣть, откуда то съ Канавки, на военные май- скіе парады и совершенно искренно, даже наивно восхи- щался голосомъ діакона Малинина на Смоленскомъ кладбищѣ во время заупокойной обѣдни по В. П. Острогорскомъ. Онъ съ удовольствіемъ, въ видѣ отдыха, читалъ Шерлока Хольмса, Дюма-отца и романы съ приключеніями, и онъ былъ поклонникомъ физическаго здоровья, мускульной си- лы, ловкости, красоты, нормальной чувственности, отваги, легендарнаго героизма и переносилъ эти симпатіи въ свои сужденія о литературѣ. Я помню, какъ трогательно, наивно и смѣшно, съ необыкновенной серьезностью онъ отозвался объ одномъ авторѣ, принесшемъ въ журналъ свое произве- дете: „романъ хорошъ, мы его напечатаемъ, но ужасно жалко, что авторъ такой плюгавый на видъ“. Яркость и сочность красокъ, здоровая и простая художественность, сила изображенія и мѣткость взгляда болѣе всего прель- щали его въ произведеніяхъ беллетристикики Но болѣзнь и усталость брали свое, все болѣе съуживая кругъ личной жизни. За послѣдній годъ мы ни разу не видали даже тѣни улыбки на строгомъ лицѣ Богдановича. Въ обращеніи его съ людьми проглядывала утомленность и сумрачная, но мягкая грусть. Журнальный невзгоды, вродѣ колебаній подписки, неизбѣжныхъ внутреннихъ неурядицъ, административныхъ нападокъ и т. д., у яге не возбуждали въ немъ, какъ раньше, мгновенныхъ, хотя и рѣдкихъ взры- вовъ негодованія— онъ принималъ ихъ съ покорной тоской, затаенной подъ внѣшней выдержанной холодностью. И са- мая политическая ненависть, прежде такъ глубоко возму- щавшая и колебавшая его усталую душу, подъ конецъ улеглась и устоялась въ безповоротное презрѣніе и молча- ливую брезгливость. Зналъ ли онъ, предчувствовалъ ли свой близкій конецъ? Никто изъ насъ не съумѣетъ отвѣтить на это, потому что никого онъ не пускалъ въ свою замкнутую душу. Но до