Годы перелома

хѵш бурное засѣданіе. „Оппозиція" поднялась, какъ одинъ че- ловѣкъ, и Гацискій, старый земедъ, говорившій всегда дѣльно, по довольно вяло, — на этотъ разъ произнесъ пре- красную рѣчь, полную истиннаго одушевленія. Богдановичъ, много волновавшійся по поводу этой исторіи, — написалъ одинъ изъ лучшихъ своихъ фельетоновъ; между прочимъ въ этомъ бурномъ собраніи произошло не совсѣмъ обычное происшествіе. Старый дворянинъ Ликъ, безсмѣнный съ дав- нихъ поръ губернскій гласный, никогда не открывавшій въ засѣданіяхъ рта, — на этотъ разъ поднялся со своего стула и заявилъ, что его совѣсть тоже стѣснена и онъ тоже не можетъ говорить свободно. Отмѣтивъ съ болынимъ юмо~ ромъ этотъ небывалый эпизодъ, Богдановичъ прибавилъ: „Былъ мраченъ ликъ его печальный". Этотъ каламбуръ соировождалъ краснорѣчиваго дворянина Лика до самой могилы... Въ 1890 году Богдановичъ емѢстѢ съ другимъ това- рищемъ, донынѣ работающимъ въ приволжской прессѣ А. А. Дробышъ-Дробышевскимъ, переѣхалъ въ Казань, гдѣ оба принимали сначала близкое участіе въ редактированіи „Волжскаго Вѣстника" (издаваема™ тогда Н. В. Рейнгард- томъ), а затѣмъ перешли въ новооткрытая „Казанскія Вѣсти". Это было время, когда работа въ провинціальной прессѣ являлась настоящимъ подвигомъ. Правда, голосъ печати уже имѣлъ большое значеніе, — относительно, можетъ быть, даже большее, чѣмъ теперь, такъ какъ газетная трибуна являлась единственной формой прямого обращенія къ обще- ству. Номера съ какой-нибудь удачной замѣткой, выбивав- шейся на свѣтъ сквозь цензурный ущелья, — ходили по ру- камъ, замусливались и зачитывались въ клочки. Офиціаль- ныя сферы провинціи были также воспріимчивы къ тому, что появлялось объ нихъ въ печати, а стѣсненія обходи- лись до извѣстной степени тѣмъ, что о щекотливыхъ дѣлахъ напримѣръ Нижегородской губерніи — писалось въ газетѣ, выходящей въ Казани, а казанскія злобы находили освѣ- щеніе въ Саратовѣ. Однако, всѣ эти усердные читатели тогдашней нровинціальной газеты подписывались на нее