Годы перелома

427 множко жестокости, то отъ этого мы всѣ будемъ въ выиг- рышѣ. Даже если она сама отъ этого будетъ страдать, по- тому что быть жестокимъ вовсе не сладко. Но „нѣтъ ис- хода, нѣтъ спасенія, нѣтъ другой радости, кромѣ радости, рожденной страданіемъ". Это единственная радость, кото- рой не стыдно, какъ смутно предчувствуетъ Дунечка, когда ее смущаетъ мысль о завоеванномъ собственными силами счастьи. Но не надо жертвовать и ради блага другихъ, тѣхъ, кому жертвы приносятся. Онѣ ихъ развращаютъ и дѣлаютъ безвольными и безсильными, пріучаютъ надѣяться на дру- гихъ, а не на себя, поддерживаютъ обманъ, что кто-то дру- гой можетъ дать мнѣ то, чего я самъ взять не въ силахъ. Это одна изъ самыхъ онасныхъ иллюзій, потому что она съ особой цѣпкостью держится за дуніу слабаго человѣка, который не можетъ собственными силами завоевать себѣ мѣсто въ жизни, и все ждетъ и надѣется, что кто-то при- детъ и все устроить для него... Главное, конечно, остается стремленіе впереди, къ совер- шенствованию жизни, въ неустанномъ желаніи „карабкаться" выше и выше, какъ выражается Дунечка, — подыматься надъ жизнью, не давая изъ себя „высасывать" запросы и духов- ную жизнь тому или иному „пауку". Въ этомъ и заклю- чается борьба съ обычной пошлостью будничной жизни, гдѣ не приходится совершать подвиговъ, а вести стойкую и постоянную мелочную борьбу, не давая себя засосать вся- кому житейскому вздору. Вотъ тутъ-то и сказывается, есть ли дѣйствительно въ душѣ запросы, или былъ только юноше- скій самообманъ, переоцѣнка силъ, которыхъ въ нужный моментъ и не оказывается вовсе, какъ и бываетъ, къ сожа- лѣнію, слишкомъ-слишкомъ часто. Самообманъ не можетъ вѣчно длиться, наступаетъ минута проясненія и тогда раз- даются жалобы на „паука", на „среду" и прочія страши- лища, не давшія расцвѣсть тѣмъ яко бы недюжинными си- лами, который таились будто бы въ душѣ героини. И это, конечно, тоже иллюзія, съ которой особенно горько Р ааста ' ваться. Не этой ли горечью сознавія, что не „мягкотѣльш интеллигентъ", а собственная дряблость и „мягкотѣлость повинны въ ничтожествѣ жизни, — и объясняется раздражи- тельность нашей докторши? Когда-то юношескій порывъ увлекъ ее на голодъ, кормить голодающихъ. Но собствен- ный голодъ духовный она такъ и не сумѣла утолить. Ко- нечно, то былъ прекрасный порывъ, доказавшій, что въ ней было когда-то живое зерно, но все-таки это былъ только порывъ. Долгаго твердаго напряженія воли онъ не требо- вали. Не то, что постоянно держать зажженными свой „свѣ-