Годы перелома

431 русское духовенство на два вѣка, вышла, какъ живая. Съ перваго момента появленія его на страницахъ романа онъ по яти заслоняетъ все остальное и невольно сосредоточиваетъ на себѣ весь интересъ послѣднихъ частей романа. „Родомъ черкасъ - малороссъ, лѣтъ тридцати восьми, полнокровный, съ лоснящимся лицомъ, лоснящейся черной бородой и большими лоснящимися черными усами, онъ походилъ на огромнаго чернаго паука. Усмѣхаяеь шевелилъ усами, какъ жукъ. По одной этой усмѣшкѣ видно было, что онъ любитъ скоромныя латинскія шуточки - фацетіи Поджіо не менѣе, чѣмъ жирныя галушки, и острую діале- ктику не менѣе, чѣмъ добрую горилку. Несмотря на свя- тительскую важность, въ каждой черточкѣ лица его такъ и дрожало, такъ и бѣгало, какъ живчикъ, что-то слишкомъ веселое, точно пьяное: онъ былъ пьянъ собственнымъ умомъ своимъ, этотъ румянорожій Силэнъ въ архіерейской рясѣ. „О, главо, главо, разума упившись, куда ся преклонишь. “ говаривалъ онъ въ минуту откровенности. „И царевичъ дивился удивленіемъ великимъ, какъ ска зано въ Апокалипсисѣ, думая о томъ, что этотъ бродяга, бѣглый уніатъ, римскаго костела присягатель, ученикъ сперва іезуитовъ, а потомъ протестантовъ и безбожныхъ филосо- фовъ, можетъ быть и самъ безбожникъ, сочиняетъ Духовный Регламентъ, отъ котораго зависятъ судьбы русской церкви . ІІетръ умѣлъ выбирать людей. Онъ не цѣнилъ убѣжден- ности, честности, гордости, вѣрности. Онъ даже не долюбли- валъ эти качества и боялся ихъ, зато дорожилъ умомъ и той продажностью души, которая позволяетъ человѣку сегодня поклоняться тому, что сжигалъ вчера, и сжигать то, чему поклонялся. Таковы его главные сотрудники, ко- торымъ за это ихъ качество онъ прощалъ и воровство, и ложь, и самыя дикія преступленія. Но среди всѣхъ его излюбленныхъ сотрудниковъ не было другого, который превзошелъ бы Ѳеофана въ изворотливости, беззастѣнчи- вости, въ готовности перевернуть вверхъ ногами самыя установившіеся догматы, передѣлать самое Евангеліе, подо- гнать его подъ любое, въ данный моментъ нужное Петру правило. Вѣрилъ ли ІІетръ, это большой вопросъ. По край- ней мѣрѣ, онъ былъ глубоко равнодушенъ къ вопросами вѣры, пока они не задѣвали его лично. Но что Ѳеофанъ не вѣрилъ ни во что, это несомнѣнно. Для него вопросы вѣры были просто игра ума, такая же, какъ и всякая дру- гая, предметы для діалектики, пожалуй, особенно пикант- ной — и только. Только такой „ святитель “ и могъ создать знаменитый Духовный Регламентъ, въ которомъ, между