Годы перелома

441 и Рудометовыхъ, когда съ одной стороны; они мечтаютъ о поворотѣ къ давно прошедшему, съ другой — всѣми корнями жадно тянутся къ настоящему въ видѣ многихъ матеріаль- ныхъ выго'дъ, даваемыхъ этимъ послѣднимъ? Одинъ— нленъ акціонернаго общества, весь въ рукахъ Широкозадовыхъ и ему подобныхъ, другой забираетъ по приходу, что только можѳтъ, юлить передъ земскимъ начальникомъ, котораго и самъ считаетъ великимъ развратникомъ, и смотритъ на свою службу, какъ на доходное мѣсто. Сухой формализмъ вмѣсто вѣры, рабское преклоненіе прѳдъ волею начальства вмѣсто убѣжденія и жадность — вотъ его талантъ. Все, что есть дѣйствительно сильнаго и талантливаго, убѣжденнаго и вѣрующаго, уходить изъ духовной среды, не уживается и ищетъ простора, какъ о. Йванъ въ повѣсти, какъ жена о. Матвѣя, какъ другіе молодые еще, но уже по- дающіе надежды сыновья о. Рудометова, благочиннаго и прочія лица изъ духовной среды, выводимыя авторомъ. При всемъ разнообразіи характеровъ, настроеній и мотивовъ, ихъ объединяетъ одно — сознаніе, что въ мертвой средѣ нѣтъ мѣста живому духу. Среди нихъ особый интересъ вызываетъ о. Иванъ, въ которомъ безсознательно и долго идетъ внут- ренняя борьба привитыхъ съ дѣтства и развитыхъ воспита- ніемъ привычекъ показного смиренія, стяжательства и под- чиненія чужой волѣ — съ здоровой, сильной и увлекающейся натурой честнаго и благородного человѣка, способнаго на высокій подвигъ самопожертвованія. Онъ любитъ тяжелый трудъ, отличный хозяинъ, веселого жизнерадостного харак- тера, открытая душа, чуждая лицемѣрія и лжи. „Зачѣмъ я пошелъ въ попы?" недоумѣваетъ онъ самъ, чувствуя, что не можетъ уложить себя въ отвѳденныя ему рамки „слу- женія требъ". Его тянетъ къ мужику, котораго онъ сгоряча ругаетъ и тутъ же возражаетъ о. Матвѣю, что „мужики, хотя какіе они ни на есть, а народъ теплый... По моему, лучше мужика и человѣка нѣтъ!" Въ сущности онъ и самъ недалеко ушелъ отъ крестьянскаго міра, и то, что ему на- вязало семинарское воспитаніе, только тяготить его, не да- вая развернуться его природнымъ силамъ и способностямъ. Семинарія вспоминается ему „громаднымъ ящикомъ, въ которомъ смутно гудѣло населеяіе звѣрьковъ, милыхъ и невинныхъ, съ покорностью невѣдѣнія склонявшихъ головы подъ вѣковымъ педагогическимъ молотомъ, высѣкавшимъ въ умахъ и сердцахъ ихъ священныя надписи могильныхъ плитъ, подъ которыми будетъ судорожно задыхаться грудь ихъ всегда, всегда"... Жизнерадостная натура юноши трепе- тала, слыша постоянную проповѣдь порядка прежде всего, порядка, въ которомъ Богъ выступалъ „карателемъ, посы-