Годы перелома

456 лали, и тѣмъ, что изъ того воспослѣдовало. Но главное, что ихъ пугаетъ, это страхъ, страхъ огласки, шума, ответ- ственности. Не само преступленіе терзаетъ и мучаетъ, а то, что за это надо отвѣтить. „Минутами казалось доктору, что все это „такъ“, ошибка, ошибка поправимая, что все это кончится, пройдетъ, и опять будетъ такъ же хорошо, весело и удобно жить, какъ прежде. Но вдругъ наплывалъ огнен- ный непонятный туманъ: хорошенькая голая женщина, въ черныхъ чулкахъ, съ голубыми подвязками, женщина, кото- рая мгновеніе была только вещью, съ которой дѣлали они, что хотѣли, съ безумнымъ наслажденіемъ, жестокостью и властью, терзая мягкое, сладострастное, жгучее тѣло, вдругъ выплывала изъ тумана пьянаго безумія и забвенія — синимъ холоднымъ трупомъ. И жизнь исчезала, исчезла возмож- ность жизни, будущій день проваливался въ черную дыру безысходнаго страха. Вставали какіе-то карающіе образы, знакомый лица становились чужими и страшными, подыма- лись надъ головой неизбѣжныя властныя руки, и сердце падало, замирая, въ бездну стыда и страха". Товарищи доктора, слѣдователь и становой, хладнокров- нѣе относятся къ случившемуся. Для нихъ весь вопросъ въ томъ, какъ скрыть все, а изворотливый, бывавшій въ передѣлкахъ, становой сейчасъ же находитъ и выходъ. „Я сейчасъ узналъ, что двое мужиковъ видѣли, какъ сто- рожъ Матвѣй Похвальный выход илъ ночью изъ школы... А? Вотъиспасеніе!..Изнасилованіянебудетъ, будетъ грабежъ... грабежъ понятнѣе и не такъ громокъ!.. Понимаете?.. Сторожа сбить съ толку не трудно, я берусь"... Дѣло налаживается хорошо, но тутъ-то и сказывается сила ужаса. Молчаливая масса, тоже видавшая взякіе виды, не выдерживаетъ и вмѣшивается. Ее поражаетъ и двойное преступленіе, и его безнаказанность. Впечатлѣніе ужаса растетъ и распростра- няется. „Еще съ вечера невидимая и неслышимая, ползу- щая тайно изъ устъ въ уста, пошла во всѣ стороны тяже- лая молва о злодѣяніи. Было совсѣмъ тихо, но въ этой мертвой тишинѣ отчаянный крикъ, казалось летѣлъ отъ человѣка къ человѣку, и въ душахъ становилось больно, страшно, и тяжелое, кошмарное, рояедалось возмущеніе. Оно таилось въ глубинѣ и какъ-будто уходило все глубже и глубже, но вдругъ неизвѣстно никому, какъ и гдѣ, точ- но крикнулъ въ толпѣ какой-то паническій голосъ, оно вырвалось наружу, вспыхнуло и покатилось изъ края въ край. На разсвѣтѣ рабочіе на бумагопрядильной фабрикѣ и на ближайшей желѣзной дорогѣ побросали работы и черными кучками поползли черезъ поля въ деревню. — Сами убили да сами и судъ вели, — заговорилъ тяжелый глухой