Ямуга

16 Юрий Васильевич КРАСАВИН Он прошелся по избе, с любопытством разглядывая все, что попа- дало в поле зрения; никогда раньше не был в таком жилье, но вот уди- вительно: его посетило ощущение, что все-таки ему это знакомо! Де- ревенская изба… обмерзлые окна… печка с длинной железной трубой, обмазанной на суставах глиной… Было! Но нет… откуда!? Никогда он не жил в деревне - этот мир для него так же далек, как мир Древней Греции или Рима. «Во мне память предков, так надо полагать… В генах заложено: кто-то из прадедов моих имел такое жилье… с лавками вдоль стен и с большой печью… может быть, даже с волоковым окном?». Отнял заслонку у большой печи, заглянул внутрь и увидел чугун, задвинутый в бок, где зола и угли; а из задней стены выпирали кирпичи, некоторые даже выкрошились. «Как же она топит ее? - подумал он об Ольге. - Того и гляди обру- шится все. Сколько еще может простоять такая печь - месяц или год? И на поду выкрошилось - чугунки как стоят?» Вообще все в этом доме было как-то ненадежно: изветшало, со- старилось, пришло в негодность. Тут явно не хватало хозяйской руки. Он пошевелил ухваты и сковородник, прислоненные у шестка - рукоятки их от долгого употребления залоснились и обожжены. На за- лавке - это некое подобие шкафчика называется залавком? - валялась скорлупа сырых яиц; над кухонным столом обои пузырились, трещина в оконном стекле заклеена полоской бумаги. Еще он отметил, что печь недавно побелена, занавесь у двери вы- стирана, однако это мало украшало кухню. Бедность проглядывала тут и там. Вон как источена жуком полочка посудная, залавок покосился… Жалостливое чувство шевельнулось в душе Соломатина. Это было то самое чувство, которое больно отзывалось в нем, когда он видел где- нибудь на рынке или у вокзала старушку, продающую головку чеснока, пару морковок… Половицы в кухне ходили ходуном, на них отчетливо выделялись черные пятна - небось, не доглядела Ольга за самоваром, вот и просы- пались раскаленные угли; но сам самовар - он словно бы смеялся, стоя на скамеечке у печи. - Да ладно тебе! - сказал ему Флавий Михайлович. - Стой себе где стоишь.