Памяти композитора Николая Сидельникова

85 ПРИЗНАНИЕ поэта — сродни именно этой направленности самого жанра. А лермонтовская исповедальная лирика в вокальном цикле обрела свой психологический эквивалент. То же самое относится к «Смерти поэта», где преобладают, как мы уже отмечали, закономерности народно-хоровой сцены. Лермонтовскую дилогию вряд ли можно отнести к вершинным достижениям композитора. Заме- тим, кстати, что в виде дилогии произведение никогда и не исполнялось. Но она показательна тем, что здесь наиболее наглядно проявились черты мышления, которые обрели качественно новое «звучание» в более поздних сочинениях — «Романсеро о любви и смерти», «Сычуаньские элегии». Тема «Романсеро о любви и смерти» — тоже мир поэта. Несколько позже мы убедимся в том, что, как и в дилогии, здесь проведена громадная работа по отбору стихов, наиболее показательных для творчества Лорки. Н. Сидельников отбирает и смешивает также особенности музыкальных жанров, которые соответствуют этому творчеству, где рафинированная утонченность чувств, интимность экс- прессивного высказывания неотделимы от народного «площадного» начала. В сочинении переплетены признаки романсового цикла с чертами театрализованного кантатно- ораториального полотна, позволяющего развернуть цепь разнохарактерных картин-сцен. Такой сплав дает возможность и бережно сохранить лирико-драматическую интонацию стихов Лорки, и широко, эпически представить панораму жизни, трагичный мир, в котором живет поэт. Иначе говоря, лирико- жанровая драматургия обогащается чертами конфликтного драматического симфонизма. Присущие Н. Сидельникову рельефность мышления, стремление к открытому «показу» сочетаются с тенденцией прямо противоположной — уйти от конкретного факта, жизненного наблюдения, подняться на уро- вень философского осмысления. Тот же принцип жанрового решения характерен и для «Сычуаньских элегий». Наряду с исходными чертами хоровой кантаты здесь есть явные признаки камерного вокального цикла. Они прослушива- ются в разделении хоровой ткани на солирующий и аккомпанирующий пласты, где ощущается техни- ка инструментального сопровождения (прием опробован в «Романсеро»), в лирической, личностной окраске интонируемого текста. Введение этих жанровых черт подчеркивает исповедальный характер лирики средневекового китайского поэта Ду Фу. Программное, понятийное мышление композитора, естественно, сказывается и на музыкальном языке его сочинений. Показательно в какой-то мере парадоксальное для 60-х годов решение его первой «Романтической симфонии-дивертисмента», где все части стилистически контрастны. Четыре раздела цикла — четыре стилистических «портрета». Первый, «Полуденный концерт в старинном духе», обращен к Виваль- ди. Второй, «Вечерний карнавал вальсов», — к Равелю. Третий, «Ноктюрн», — к Бергу. Четвертый, «Утренний балет метра и ритма», — к Стравинскому. Симфония эта, написанная в 1964 году, — один из первых в советской музыке опытов техники стилевых взаимодействий. В зрелый период творчества полистилистикой отмечены почти все сочинения композитора — опера «Чертогон», оратория «Смерть поэта», вокальный цикл «В стране осок и незабудок»… Причем слагае- мые стилистические элементы используются как стабильные семантические единицы, как образы-символы. Звуковая палитра вокального цикла «В стране осок и незабудок» на стихи В. Хлебникова вбирает в себя ассоциации с музыкой Моцарта, импрессионистов, русской классики. Конкретно в музыкаль- ной ткани сочинения прослушиваются аллюзии с обворожительной «Маленькой ночной серенадой», и с оркестровой красочностью камерно-вокального письма Рахманинова (романс «Здесь хорошо»), и с терпкой выразительностью «Бергамасской сюиты» Дебюсси. Чем все это обусловлено? Думается, стремлением максимально приблизиться к мироощущению поэтического первоисточника, максималь- но «вжиться» в него. Вот одна из частей — «Моцартиана полуночной земли»: Усадьба ночью — Чингисхан! Шумите, синие березы. Заря ночная — Заратустра! А небо синее — Моцарт! И сумрак облака, будь Гойя! Ты ночью, облако, — Роопс! Но смерч улыбок пролетел лишь, Когтями криков хохоча, Тогда я видел палача И озирать ночную смел тишь. И вас я вызвал смелоликих, Вернул утопленниц из рек. Их незабудка громче крика — Ночному парусу изрек. Еще плеснула сутки ось, Идет вечерняя громада.