Б.Н. Полевой на страницах газеты "Правда"

29 человек. Шеренга за шеренгой сплошным непрерывным потоком. И когда голова потока повёртывала на площади Маяковского, хвост ещё продолжал развёртываться на Ленинградском шоссе. Впереди шли генералы. Немецкие генералы живут дольше немецких солдат, поэтому не исключено, что некоторые из них торжественно маршировали когда-то на берлинской площади в качестве покорителей Европы. На московских улицах «покорители Европы» выглядели очень неважно. Генералы гитлеровских кровавых банд, — они никогда не имели воинской чести и им нечего было терять. Палачи народов оккупированных территорий, они, вероятно, даже приблизительно не знали, что такое совесть. Но даже им, этим гитлеровским зубрам, было явно не по себе, когда они проходили сквозь строй молчаливых, гневных, ненавидящих взглядов москвичей, стоявших бесконечными сплошными шеренгами на тротуарах. Медленно и тяжело, глядя себе под ноги и не смея поднимать глаз, идет грузный, угловатый генерал-майор Гаман, комендант и главный палач города Бобруйска; прославившийся до этого своими кровавыми «подвигами» в Орле. Он ни разу не поднял своего взгляда. Рядом с ним в орденах, в островерхой фуражке шел огромный, плечистый генерал-майор Эрдмансдорф. Он все время боязливо озирался, и когда в толпе слышался свист или какая-нибудь женщина, не сдержавшись, выкрикивала проклятия, он вздрагивал и втягивал голову в плечи. Низенький, толстый, краснолицый генерал-майор Михаэлис, человек, славившийся своей жестокостью даже в собственных войсках, все время вытирал пот со своей остриженной бобриком головы и заискивающе, угодливо улыбался. Эти заискивающие улыбки были противнее и гаже, чем откровенно ненавидящие взгляды сухого, поджарого генерал-лейтенанта Траута, напоминавшего по ухваткам хорька, попавшего в капкан. За генералами шли колонны офицеров. Огромные сплошные колонны. Еще недавно наглые и самоуверенные, теперь, разбитые на полях сражения, испытав на себе всю мощь нашего оружия, они напоминают скорее скопище бродяг, нежели офицеров регулярной армии. Им оставили их мундиры, их знаки различия, их ордена. Но и все это не делало их похожими на офицеров. Что же говорить о солдатах, потерявших в дни бегства под ударами Красной Армии всякий человеческий облик? — Довоевались, — иронически слышалось из толпы. Сотни, тысячи москвичей стояли на тротуарах, на балконах, в карнизах окон, в трамваях и троллейбусах и даже на крышах трамваев и троллейбусов, наблюдая прохождение пленных. Они молча смотрели на это бесконечное шествие убийц, бандитов, грабителей, насильников и жуликов. Москвичи были исключительно дисциплинированы. Взгляды их были полны презрения и ненависти, которая, как казалось, могла испепелить, но лишь изредка слышались в толпе выкрики. На углу площади Маяковского из толпы вырвалась высокая, худая женщина с загорелым, морщинистым, лицом. Она рванулась к офицерской колонне.