Б.Н. Полевой на страницах газеты "Правда"

33 этого хаоса — гигантская воронка шириной в добрую сотню метров, уже заполненная мутной, белесой водой. Это — след десятитонной авиабомбы, сброшенной союзниками. Разрыв её стёр с лица земли несколько кварталов и превратил их в сплошную каменоломню. Только на эмалированной табличке, выкопанной нашими сапёрами, рывшими блиндаж для полкового наблюдательного пункта, да по карте Берлина можно определить, что здесь прежде была широкая улица. Сейчас тут передовая. Вчера, накануне 1 Мая, батальон капитана Ежикова, наступая под прикрытием огня самоходок, очистил от врага эту каменоломню в центре Берлина. И теперь наши пулемётчики, разместившись среди каменных торосов, держат под огнём весь прилегающий район. Трудно представить себе более неуютное место, чем эти развалины, которые и сейчас еще продолжают дымиться и источать острый, горький запах гари. Но война научила наших людей быстро приноравливаться к любым условиям. Взрыв десятитонки смёл дома, но остались подвалы, приспособленные немцами для бомбоубежищ. И вот тут-то и обосновались бойцы, находящиеся на отдыхе. Распорядительный старшина Харченко обеспечил всех перинами и подушками, найденными в развалинах. Но, к великому его огорчению, перины и подушки в эту ночь пустовали. Немец, как здесь говорят, ночью «активничал». Эсэсовцы по трубам канализации пробрались в тыл батальону и попытались его отрезать. Отдыхавшие были подняты по тревоге. Эсэсовцев, которые успели вылезти наверх, переловили, в люк канализации бросили гранату и для верности завалили его камнями. Четверых взяли в плен и заперли в чулане до утра. И хотя после всех этих происшествий отдыхавшая рота могла вернуться к трижды заслуженному сну, никто не лёг на заманчивые перины. Дыхание приближавшегося праздника достигало и сюда, на передовую, в каменные катакомбы под безобразными развалинами — в самом центре ненавистной и еще сопротивляющейся вражеской столицы. Советские воины встречали свой первомайский праздник в Берлине, в логове врага, к которому каждый из них вот уже больше трёх лет прорывался с винтовкой в руках через тысячи километров пространства, через десятки рек, через сотни боёв. И каждый думал теперь о доме, о далёкой, родной земле, о своих любимых, которых не видел так бесконечно долго. — А у нас сейчас вишни цветут, — вздохнул старшина Харченко. — Ложились бы, братцы, отдыхать. Что ж, я зря людей по перины гонял? — Не серчай, старшина, разве тут уснёшь, — сказал ефрейтор Цибин, большой, усатый, пожилой человек, старательно затирая чернилами рыжие плешины на своих кирзовых разношенных сапогах, отмеривших тысячи километров. Он уже с вечера выстирал себе гимнастёрку, выутюжил ее о горячие медные бока походной кухни, вычистил мелом две свои медали «За отвагу» и теперь довершал праздничный туалет. — И чего он так старается? Всё равно завтра нам по развалинам бегать. Не на парад, чай, — не спросится с нас, — сказал, отрываясь от письма, маленький, рыжий разведчик Соколов.