Книга

274 Сережа сельдью, как саблей, размахивает, Качалов в спальную ушел от греха, а Джим, пес одноименного Качалова, пометил вдову Бровина и, брошенную Есениным сельдь, вылизал вчистую. Ах! Как же жили люди! *** Пушкина я не застала. Как и не застала Гоголя. Говорят, что переживали они невозможно. *** Шкрябов писал пьесу. И вот несется ко мне среди ночи. Вьюга, уж и лихачи дремлют, прислуга спит. Так нет! Ломится натурально в парадную и кричит на манер Дона Хуана: – Отворите, – кричит, – отворите парадную, я войтить хочу! На свист сбежалась вся дворня: дворник и милиционер. Я же в прозрачном пеньюаре и капоте с балкона только и произнесла: – Ах, оставьте! И ушла в уборную. Шкрябов же не унялся. Растолкал дворника с милиционером и поет мне, натурально, арию Артура из «Кровавой Жужу». Была бы я опытнее, а примус – легче, милиционер бы выжил, а Шкрябов стал бы мне автором. *** Бывала и под знаменитым «Зеленым абажуром». Молодые люди настолько нас умучили, что я Наденьке сказала: – Надюша, выпроводи всех их вон. Накурили, не продохнуть. Наденька на меня взгляд накинула и отвечает: – Пусть Володя закончит, тогда и разойдемся. На что я во всеуслышание произнесла: – Ну да. Не Ефима же звать их всех сапогами в пенсне гнать! Ульянов этот Наденькин отчего-то смутился, забрал лампу и с господами ушел в пургу. Потом они эту свою глупую революцию составили…