Книга

295 похожим на памятник. «Смерть несу… Достоин, негодяй, смерти, иже написано: «всяк человек негод смерти предназначен и во косяках быв обличен должон бо умертвлен». Крупья льда сбивали фуражку с Длиннопроложновского, промерзало все естество его. «Пятнадцать!», – Епифан Евстафьевич окоченелыми пальцами уже еле сдерживал топор, упрятанный в полу шинели, который был готов обнажить суровый петербуржский ветер. Ярость ижаждамести кипели в нем, ибыло понятно по худому лицу его, что не отступится он от задуманного. «Пятнадцать!». Над Петербургом бушевала снежная буря. Покрытая вся льдом Нева была уж до серых своих берегов завалена снегом. Гасли фонари один за другим, задуваемые и разбиваемые злым ветром. Снежный вьюжный мрак начинал свое царствие над Петербургом. «Побойся бога, барин! В такую пургу и здесь околеть можно, а тебе – э, вон – на самый Васильевский! Тем более, гляжу, за срочностью!». Епифан Евстафьевич полыхнул извозчика яростным и страшным взглядом: «Гони! Шестнадцать копеек, черт, гони!». Извозчик хлестнул кобылу, и она понеслась, выбрасывая из-под копыт целые сугробы снежного хламу. Проносились сломанные линии теней поздних прохожих, бесконечные череды вывесок, встречные экипажи, лихачи, спешащие по квартирам развести своих седоков. Один лишь Длиннопроложновский стоял средь ледяной вьюги, сжимая сквозь промерзшую шинель поголубевшими пальцами, топорище…». – Да сколько ж это может продолжаться-то? – один из преступников уронил сигарету в тапок. – Это, типа, тока началось все, что ли? – спросил второй портьерный подлец и звонко надкусил пустую вилку. «Извозчик!», – перекрывая рев метели, гневно царившей над Петербургом, осатанело закричал Епифан Евстафьевич Длиннопроложновский». Теперь тошнило уже всех. Брыкин победил. Он был начитан, ему было, у кого учиться. Да и водки-то было, скажем, много…