Книга

297 До конца подружиться не получилось. Мы переезжали на новую квартиру в другой район. Он много читал и чурался двора. Там были другие игры. Да и не пускали его во двор. Я играл в эти другие игры: носился, поджигал, взрывал, дрался, пропадал на пустырях. Но, ударив однажды, в пылу игры, соседского мальчишку, был обескуражен тем, что тот вдруг разрыдался, причем в голос. С тех пор не дрался со слабыми. Мои друзья были года на два-три старше меня, поэтому сверстники были меня младше. А друзья, соответственно, били крепче. Да лучше ударь! Нет ничего мерзее словесного унижения человека! И нет ничего страшнее СЛОВА. Недаром в Новом Завете «слово» приравнивается мечу. Но словесная мерзость страшнее и больнее всякой физической раны. Словесная язва не заживает. Она годами портит сознание, затмевает душевные порывы, вновь и вновь напоминает о себе. Уж лучше подраться. Кукушкина никто не бил. Не за что было. Тихо и ровно протекала его жизнь в школе. Ад у него был дома. Поэтому, думаю, жизнь свою он построил на чтении, сидя в одиночестве на шкафу, куда он меня и пригласил в гости. Там у него и марки, и спичечные этикетки, и набор мелких игрушек. Настоящее детское богатство. А вот у другого одноклассника была совершенно недетская увлеченность. Он деньги копил. В пластиковой коробке из-под шашек. Носил всегда с собой и показывал на переменах свои 36 рублей и кучу мелочи. Странно, но никто его не обобрал и не трогал. Там даже не брезгливость и не присутствие дворовой чести проявлялись. А так… Кукушкин же на шкафу собирал и прятал ото всех свое несоизмеримое ни с чем богатство. Высокое, и почти, на высоту шкафа, небесное. Он