Памяти композитора Вениамина Флейшмана

50 ЕЛЕНА СИЛИНА. В Л Е НИН Г Р А Д С К ОЙ К ОНС Е Р В А Т О Р ИИ там нет, там есть одно состояние — и это состояние мрака: человек в гробу. Когда Томилин, лаская всячески Флейшмана, даже лишний раз употребляя слово «талантливый», для того чтобы не обидеть, преподнес ему осторожно эту пилюлю, то Флейшман не понял и начал обвинять Томилина в таких вещах, с которыми тот даже отдаленно не находится в соседстве. В произведении Флейшмана есть это гробовое состояние. Оно выражено всей мелодийной музы- кой. Петь можно, что угодно, вплоть до статьи из сельскохозяйственной газеты. Но разве это будет музыка? Когда я слушал произведение Флейшмана — мне казалось не выпевается проза, и я не чувство- вал в этой музыке ни формы, ни тематизма, а только гробовое состояние. Гнесин: Нам, консерватории и студентам, должно быть предоставлено право работы над тем, над чем мы считаем нужным работать в данный момент, и нельзя, чтобы каждая такая работа ставилась под обстрел. Каждый человек есть человек. Вот Флейшман. Вы можете говорить, что эта работа его тормозит, что он уже полтора года над этим работает. Вы это можете говорить, потому что вы уже слышали эту работу. А вы бы послушали то, что он делал два года назад, и вы бы поняли, что его как композитора на свете не было, а вот теперь, за это вре- мя, что он сделал эту вещь, он стал вроде композитора. Значит, он очень много, работая над этой оперой, получил. Что же говорить, что эта вещь его задержит, когда она его создала, — рано это еще говорить. Финкельштейн: Мне не очень понравился тон выступления Флейшмана. <...> Он очень болезненно воспринимает критику. <...> Что касается медлительности его работы, это может происходить из- за недостаточной техники и, с другой стороны, из-за чрезвычайно критического отношения к себе и чрезвычайного продумывания материала. <...> Волошинов: Если студенту сейчас страшна критика, то что же будет в жизни тогда, когда ему предъ- явят все права, которые предъявляются к советскому художнику? Не наша ли обязанность приучить его к критике, к способности переоценивать свой путь? Конечно, критика критике рознь. Сегодня наиболее удачным было выступление Томилина. Во-первых, оно было конкретно и, во- вторых, отличалось товарищеским деловым тоном. Этот тон мы иногда теряем, и мне тем более до- садно, что, несмотря на этот тон, тов. Флейшман так нетерпимо к этому отнесся. При всей требова- тельности, я не нашел в словах тов. Томилина ни звука придирчивости или высокомерности, все было направлено на то, чтобы Флейшман сделал для себя выводы. Такая критика ничего, кроме хорошего, студенту дать не может. Крохмаль: <...> Можно говорить о пересмотре некоторых сторон поведения студентов. Несмотря на то что я с факультетом сталкиваюсь немного времени, о скромности нужно говорить еще очень много. Той скромности, которую мы наблюдаем у крупных мастеров и прошлого и настоящего, у того же Д.Д. Шостаковича, у нас еще не хватает, и у нас есть еще очень серьезные сигналы — недостаточно этичное поведение некоторых студентов. Сегодня в выступлениях товарищей Флейшмана и Лобков- ского был вызывающий тон, а казалось бы, товарищам, кроме благодарности к сегодняшней критике, ничего нельзя чувствовать. Заслуга сегодняшнего заседания в том, что это приучит студентов к жест- кой критике, которая встретится в дальнейшей жизни. Нечего этого бояться, и нужно уметь бороться за свои принципы. Заседание показало, что Флейшман как раз и был тем, кто мог и хотел бороться за свои принципы. Имя Шостаковича упоминалось в дискуссии неоднократно, в частности в тот момент, когда Добрый и Свиридов отрицали его влияние на свою музыку. Поразительно, что никто не адресовал этого упрека Флейшману, чья музыка действительно испытала глубокое воздействие творчества учителя. Что же касается самого Шостаковича, то он, представив своих студентов — Болдырева и Флейш- мана, все остальное время молчал и высказался лишь однажды, сразу же после горячего выступления Флейшмана по вопросу организации текущего заседания. Флейшман обрушился на дирекцию и, что еще хуже, затронул парторганизацию консерватории. И вот тут сразу же кратко и убедительно вы- ступил Шостакович, солидаризируясь со своим любимым учеником, готовый защитить его и разделить возможные последствия максимализма молодости. Флейшман: Я присоединяюсь к товарищам, которые ругали дирекцию консерватории. Смяг- чающих вину обстоятельств нет, потому что такое отношение к композиторскому факультету на- блюдается в течение большого количества времени. Два года назад с участием представителей ди- рекции проводилось собрание, на котором студенты высказывали наболевшие вопросы. В этом