Колхоз "Серп и молот" (1930-1933 г.г.)

12 замкнувшись от других. Была деревня Никулино. Но 23 декабря 1929 года открытым голосованием 226 своих домохозяев, перешагнув через несколько ступеней, превратилась она в коммуну «Серп и Молот». Это был порыв, волна, поднявшая и увлекшая с собой тех, кто колебался, тех, кто еще не обмозговал новой формы своей жизни, и тех, кто был ей явно враждебен. В этом крупном шаге недоставало общей продуманности и поэтому отбойная волна, поднявшаяся в связи с перегибами — унесла из коммуны 113 дворов. Остальные остались в колхозе, обобществили инвентарь, сорвали с полей вековые путы межей,—упорной работой в дни весеннего сева вспахали и засеяли вдвое больше того, чем когда были единоличниками: 50 га картофеля, 8 га капусты, 4 га моркови и 5 га огурцов. Таким образом, кусок деревни Никулино превратился в крупное коллективное хозяйство. Сорвавшая с себя путы межей, обсемененная по всем правилам агрономии—земля развернула могучие свои плечи и обещала дать такой урожай, какого деревня Никулино не помнили за все долгие годы своего существования. Это был первый крупный успех коммуны, заставивший коммунаров поверить в свои силы, наполнивший их новой энергией для побед. Но путь к социализму не гладок и не легок. Старая деревня Никулино не была убита и уничтожена в коммунарах «Серпа и Молота» совершенно. Они носили ее в себе. Своими индивидуалистическими навыками она цеплялась за ноги, она опутывала их по рукам и ногам старыми обычаями и привычками, которых не поборол еще новый, только что начинавшийся обобществленный труд, не изжил новый зарождавшийся быт коммуны. К хвостам коров, невидные для постороннего глаза, были привязаны дощечки с фамилией их бывшего владельца, а на гривах лошадей завязывались узелки, по которым бывший хозяин определял своего коня. Это было больным местом, слабостью новой коммуны и именно на него направил классовый враг свой удар. Классовый враг—кулак. Он не имел брюха, не носил блестящих лаковых сапог и не перетягивал серебряные цепочки на жилете, надетом на красную атласную рубаху. Он не убивал селькоров, не насиловал девушек-батрачек. В общей волне незаметно он проник в коммуну , он обедал в общей столовой, носил одну с коммунарами спецодежду, а на собраниях выступал с речами, в которых в общем и в целом приветствовал советскую власть. Он долго и расчетливо выжидал, нащупывая слабое место коммуны. А когда нащупал неубитые в коммунарах индивидуалистические настроения – ударил по ним . Но ударил не сам, а через других подставных лиц. Кулаки Демидов и Балаев на собраниях сидели тихо и говорили устами середняков и даже кандидатов партии Марусева и Данилина . — Не видите разве, на кого вы работаете? То-то, слепость ваша, разуйте глаза-то,— заводил разговор Марусев. И продолжал:—Разуйте глаза-то, кто вы есть? Батраки.. У кого? У рабочего класса. Понятно?.. — Это верно, это так и есть, батраки,—будто случайно поддерживал Данилин. —Думаете нам своих огурцов поесть дадут? Как же, держи карман