В глубь годов

10 Сруб был пузатый такой, емкий, обшит был красными наличниками, резными петухами и змеями. Над дверью со звоночком висела вывеска: Кабацкое заведение Михея Воблова. Спиртные напитки распивочно и на вынос. А на ней белели желтые подсолнечники и человек с прилепленной прической парикмахерского вида сидел за столом около бутылки. Сразу бойко пошли торговые дела Михея—бессовестного человека. Столько водки этой было выпито в этом кабаке, столько бабьих слез пролито у дверей со звоночком! Не счесть! Чтобы собрать их всех в одно место полагаю, был бы большой пруд, в котором можно было бы утопить Михея самого со всем его семейством. Не стеснялся он в своем живодерстве. Торговать стал в долг. И все фабричные в дачку несли ему, что было сработано. Из сухонького стал жирный, неповоротливым, как английские боровы, что купил Морозов и держал в своих хлевах. Каждую получку у ворот ловили мужиков бабы, хватали за полы, плакали, причитали и потом избитые, простоволосые плелись домой. А в михеевом кабаке полную ночь шло гульбище. Рычала, тряслась гармошка и столы звякали бутылками от удалого дрыганья чьих-то ног. В открытую дверь мухой выползал пропившийся. Нередко летел на мостовую избитый, поливая дорожную пыль кровью. Очень часто жирный сохранитель тишины и городского спокойствия дул в соловьиное горло, будя тишину. В понедельник вечером опять плелись к кабаку. Тут уж в расчет шли не денежки, а в молодые годы накопленное добришко. И бабы худые и тощие приходили, таща на руках грудных детей, просить кабатчика: — Саватей Михеич! Зима близко, отдай, ведь одна шубенка. Отдай, Христом богом прошу. Единственная...