В глубь годов

11 Казалось, бутылки и то жалостно звякали от этой просьбы. Бутылки, но не Михей. Он стоял толстый, потный, как идол, сделанный из жира, и говорил равнодушно, слюнявя толстые губы: — Уйди!.. — Да, ведь, в чем же я ходить-то буду. Ведь зима близко. Детей хоть пожалей! — Уйди прочь!.. И день ото дня богател, «честно торгуя», Михей. Возле его домика лег другой, потом третий. Строились мастера да подмастерья поближе к кабатчику да к фабрике. Вышла уличка, а от ней началась рабочая слободка, названная Красной от того, что у первых домиков резьба да закрои имели красный цвет. «Тверская Правда», 5 июля 1927 г. V. ТРИ СМЕРТИ Крепко натянул уж очень купец Абрам Морозов народную жилу. Стала она трещать. С пустяков дело и пошло… В третьем этаже на ватерах работала ночная смена. Дело обычное по тому времени. Ничем от других фабричных дней, день этот не отличался. Тускло горели керосиновые лампочки, желтым светом светили они на станки, и, визжа, превращались стальные рогатки. Смена подходила к концу. Усталые, полусонные дорабатывали ватерщицы смену. Мысли их были дома, на тихой постели, с детьми вокруг. Машинный визг казался далеким, призрачным. Вдруг машинный визг перекричал крик человечий, страшный, с какой-то звериной примесью. Кинулись на него, но было уже поздно. Десятилетняя Грунька лежала на полу в крови, рука ее красная, измятая валялась рядом, а место, где она была, из под лохмотьев кофты краснело кровью и белелась неровно переломленная кость с вытекающим из нее мозгом. Оказалось, девчонка не могла дотянуть до свистка, сделалось ей почему то плохо, слипались глаза сами собой и голова тяжелая, словно набитая песком, бессильно свисала на грудь. Уж мочила она глаза слюной и вспоминала страшное, но … это не помогало. И она заснула. Побежала весть по этажам. Прибегла из низу ткачиха, — Грунькина мать, с волнением, тут же на фабрике над мертвой дочерью и разродилась. Говорила она и мастеру, и подмастерью, но отпуска они не давали. Подмастерье смеялся, щипал за груди, да похлопывал рукой по вспухшему брюху. А мастер англичанин выгнал. Роды получились надорванные, и ткачиха изошла кровью. Когда унесли тела матери, дочери и третье, маленькое мертвое тельце, уж ломился в окна рассвет, освещая усталые лица и странно поблескивая голубоватым блеском в стальных машинных частях. Прохрипел гудок, но не