В глубь годов

13 — Батюшки, святы, тот самый, который тогда офицера двинул! — узнали его ватерщицы. — Он и есть. Несчастненький! Вон и офицеришка тот глазищами хлопает. — Ишь, ты, трясется как. Чай жена дома али милая. — И сразу потянулись к солдатику закопченые фабричные души. — Фицер-то тот. Ишь, зеленый гад, похаживает, рад. Что-то читал с помоста седой благообразный генерал, с лицом, как у Николая угодника. Но не слушали его. Где свистели, и там и тут слышались крики: — Кровопийцы!.. — Душегубы!.. Жандармский офицер, бравый такой и полный, шнырял перед народом, оттирая его вороным лошадиным задом и говорил: — Сидорчук! Фуксируй! Записывай, болван!.. — Никак нельзя, ваше благородие! Кто их знает, кто из них кричит. Никакой нет моей возможности. — Балда! Пиши вон того. Эн, длинный, черный. Наверное он. Пиши, дубина!.. Между тем солдаты встали в ряды. Всем им выдали длинные розги, а белобрысого солдатика привязали веревкой за шею и погнали сквозь строй. Взвизгнула первая розга, оставляя синий след на голой спине. Солдатик вздрогнул и, кажется вскрикнул. Но бой барабана сʼел этот вскрик.