В глубь годов

15 Звали эту бочку Иваном, величали Самуйловичем, фамилию носил он Самухин и чин по фабрике немаловажный—директор прядильной и ткацкой фабрик. Самухин выбился из директора снизу и пока выбивался потерял сначала веру в людей, потом в жизнь, потом и совесть и наросла на него вместе с жиром лютая злость. Когда стал он директором, никто в нем—толстом, водянисто- красном, злом и придирчивом— не угадал бы русокудрявого ямского возчика, парня Ваньку Разудалого, песенника, гармониста, что сманил в один из трактовых перегонов сердце молодой купчихи, Варвары Алексеевны, силком за старика замуж выданной. Не узнал бы себя и сам Самухин, Иван Самуйлович. Не любил он свое прошлое, почитал себя кровным барином и напомни ему кто—осерчал бы. Пожалуй, за смутьянство погрозил полицией, коли был-то человек средний и собственноручно в зубы дал, коли был человек фабричный и с фабрики вон выгнал голоду на сʼедение. Был у Самухина, Ивана Самуловича, сын. В папашу толстый, в папашу злой, не человек—репей. Наделил его бог худой болезнью и разносил он ее по своим банкаброшницам. Прозвище за это получил—гунявый. А отца прозвали «Каин». Коли шли вечером мимо казарм «гунявый» с «Каином» чисты бывали улицы. Бабы хоронились, боялись понравиться, мужики, боясь не потрафить чем. Уж на что ребятишки—дети малые, неразумные, игры бросали и бежать пускались, как стадо воробьиное от кота. Только старики старые да старухи дряхлые отвешивали Ивану Самуйловичу и сыну его низкие поклоны. — Будь здоров, Иван Самуйлович, батюшка! Зравствуйте, Иван Иванович! — А как все проходили, то шептали: