В глубь годов

26 Смело, товарищи, в ногу, Духом окрепнув в борьбе!.. И удивленно глядя, сторонились полицейские. И от неслыханных звуков будто молчали корпуса. Лишь смирная ситцевая, верная хозяину, попрежнему работала, но ночью и она стала. Ночную смену в переулках встречали какие-то люди. — Ребята, не совестно вам, все дело гадите!.. — Да ведь мы что? Мы и рады бы. Только ведь без работы находишься!.. — Не находишься!.. — Не ходите!.. Все равно изобьем, коли выйдите!— грозили из темноты. И смена не вышла. Утро настало молчаливое и хмурое. Не гудели гудки ни на Каулинской, ни на Залогинской. Грозная сила ломила досель несокрушимые фабричные уставы. Громче пелась песня новая: Отречемся от старого мира, Отряхнем его прах с наших ног… Где-то совещалось перепуганное воронье. Но выхода не находили. Из-за границы приехал сам хозяин. Вышел на площадь и начал по-заведенному, по- хозяйскому: — Говорят, встаньте на работу. Все одно не получите, а бедствовать будете. Закрою фабрику, тогда подыхайте с голоду… Но речей хозяйских не слушали. Не дали говорить и закидали обидными прозвищами: — Фабрикант, а дурак! Нешто мы себе враги? Пока не удовлетворишь нас, не встанем. — Чего с ними говорить! Наживал мясок, совесть-то и ожирела!.. — Селедке брюхо сделал… Ушел фабрикант ни с чем, вытирая носовым платком плешь и удивляясь упорству народному. Запестрели на третий день обʼявления: «12 основных требований принимаются нами при условии, если с сего числа каждая смена будет работать в положенное для него время. Невышедшие на работу получают расчет; непришедшие за таковым в трехдневный срок в контору расчет получают по своим волостям». На следующий день шли на работу радостно, будто побороли сильного противника. Скастили наполовину штрафы. И с тех пор прядильщики пили в перерывы горячий чай. Женщины освобождались за неделю до родов и получали на роды 10 руб.