Борис Полевой на страницах газеты «Пролетарская правда» (1926 – 1941 гг.)

27 каменные здания — окруженные ветхими покосившимися заборами пустыри. Огромные дома как бы врастают в землю, убавляясь на два-три этажа. Под ногами растаял асфальт. Мы стоим на щербатой, покрытой грязными лужами мостовой, и там, где мгновение назад простиралась залитая огнями Советская — Миллионная улица. На месте «Селигера» — долговязая церковь. Уродливая громада собора замыкает перспективу. А на углу, где только что стоял красивый газетный киоск — круглая афишная тумба. Пожелтевший от старости козел, привстав на задние ноги и елозя бородой по еще не застывшему клейстеру, старательно сдирает объявления с неправдоподобным нелепым на наш взгляд текстом: «Синематограф «Арс». В воскресенье 24 числа будет представлена вторая комическая программа в пяти отделениях под девизом: «Не хочешь, да хохочешь». В программе увлекательный фарс «Блюститель нравственности или враг кафешантана», а также изумительная по сюжету картина «Эпидемия в облаках или приключение матроса». Море смеха!.. Смех до упада!». Толстый полицейский, дремлющий на углу, строго смотрит на козла и, не меняя позы, строго кричит нам: — Эй, прохожий! Чего глаза вылупил, прогони козла. Не видишь, животный беспорядок творит... А там за афишной тумбой, посреди Советской площади, пищат шарманки: поблескивая стеклянными бусами, крутится карусель. Подвыпившие приказчики и купеческие молодцы в картузах важно восседают на деревянных конях и львах. Рядом в полотняном балагане пищит "Петрушка", вызывая добродушный ропот зевак солёными остротами, одобренными солидной дозой ругательств. Это в центре. Чем дальше идём мы на окраину, тем уродливее и страшнее становится облик города. За валом кончается мостовая. Ни одного фонаря. Там, где теперь двумя рядами домов простирается проспект имени Калинина — едва виднеются при тусклом свете ущерблённой луны неровные ряды ветхих лачужек, уныло стоящих над лужами и каналами, полными стоячей тухлой водой. Это и есть знаменитое Птюшкино болото, на котором однажды посреди улицы, по свидетельству «Тверской мысли», «утонул мастеровой малярного цеха Никитин Константин, возвращавшийся домой из кабака в состоянии сильного опьянения.» Только запотевшие окна кабаков и трактиров светятся во тьме тусклым, жёлтым светом. От них несутся обрывки пьяной песни, детский писк и дикие крики женщины. — Не пущу!.. Убей меня, ирод проклятый, не пущу! Женщина с ребёнком на руках пыталась преградить мужчине вход в кабак. Он, лениво размахнувшись, бьёт её в лицо, она валится в грязь, а он, махнув рукой, перешагивает через неё и скрывается за дверью. Молодой городовой, щёлкая семечки, с безучастным любопытством наблюдает эту сцену: между мужем и женой один бог судья. С трудом минуем мы непроходимые грязи Красной Слободы, за спиной