Борис Полевой на страницах газеты «Пролетарская правда» (1926 – 1941 гг.)

8 ПОБЕГ Из «Мемуаров вшивого человека» За днями держались дни. Тянулся товарный поезд без конца и края, прошло полтора года, восемнадцать месяцев, пятьсот сорок дней, как нас выдернули из жизни. Мне осталось три, Федьке пять лет. Это воснадцать тысяч дней, триста двадцать две тысячи часов, а какой длинный тюремный час — длиннее суток на воле. Дьячок давно вышел. Его амнистировали, а хулигана перевели в общую камеру. С нами сидел Гера? — безродный — кошатник, удушивший не одного человека, и налетчик — Арська Хворост. Давно не слала мне Настя передач с душевными бабьими письмами. Прошел год, как я видел последний раз через решетку ее лицо на тюремном свиданьи. Вышедший дьячок отыскал ее квартиру и написал, что она умерла от какого-то гриппа. Так он меня этим оглаушил, что мне стало все-равно — быть сытым или голодным, сидеть в тюрьме или дышать волей. Но дурь скоро прошла. Артист нашел себя. Иногда давались амнистии, но они шли мимо «строгой» камеры № 31. Федька теперь забыл умываться. Отпустил волосы, ногти. Больше сидел он, сунув голову и колени, опоясанную руками, и глядел в окованный кусочек неба. Говорил нам частенько о нутреннем нытье и растущем в брюхе Иване- тоскуне. Нужен был побег… Иначе сгинем мы в просаленном парашей воздухе. Побег придумывал я один. Федька на все плевал и огрызался. Порой, глядя на известку, обитую парой наганных пуль, говорил в потолок: — А что, братцы, удавлю я Сухарика — один конец. Все-равно душа моя смерть чует. Побег придумал я такой. В тюрьме какая-то группа ставит спектакль, но из «изоляции» на них не пускают. Попасть на спектакль, оттуда во двор — на сарайную крышу и там… Тюрьма стоит за заставой, недалеко сточный овраг, — оврагом в лес, потом в блат, возьмем карточки, перекуемся под куклима и в другой город. Хворост одобрил. Но как попасть на спектакль. Безродный предложил голодовку… Обʼявили… От нас перенял весь коридор. Не ели три дня. Кружились головы, не держали ноги и в глазах перебегали сине-голубые пятна. Изо рта шла обильная беспузырная, тепловатая слюна, Лежали на нарах и старались спать. Приходил дворник главный с инспектором мест заключения. Нам разрешили. Пошли дни. Копили силы… Ходили на скверные спектаклишки… Труппа любителей состояла из немолодых, но молодящихся барышень лет 30, которым положено на том свете козлов пасти. Они, эти барышни, как комары, вечно визжа, вертелись около заключенных, блестя масляными, бараньими глазами. Заводили с арестантами любовь. Мужские роли выполняли разные растратчики и прочее барахло, желающие показать свою исправность, чтобы попасть под амнистию. Помню раз такая барышня, костлявая как вобла, потертая и поношенная, подкатилась к Федьке. — Вы тот самый знаменитый Колпак? Как это интересно. Я так много о