Б.Н. Полевой на страницах газеты «Правда» (1941 – 1945 гг

76 Прыгает ко мне на паром старик. Седой, весь в крови. На руках у него двое малышей, один мертвенький, другой еще дышит, но ножонки оторваны. Старик совсем обезумел, кричит: — Ироды! — Потом как рухнет на палубу, как зальется: — Внучки мои, внучки. — А потом опять немцам: — Ироды. Будьте прокляты, ироды, от ныне и до века! — А потом женщину принесли раненую. Умирала она, а ребенка к груди прижимала, и все норовила телом его своим прикрыть от пуль... Голос у сапера дрогнул, сорвался. Он сделал вид, что поперхнулся крепкой махоркой, и, отвернувшись, украдкой смахнул кулаком слезу. А девушка из медсанбата, затаившись в темном углу землянки, вся окаменела, от напряжения. В ее больших голубых, совсем еще детских глазах горел неистовый гнев. — Ну вот, — оборвал себя сапер, — и еще помню, как вечером немцы зажгли большой пароход, на котором ребятишек из детдома вывозили. Стал пароход тонуть. С берега, с других пароходов — саперы, матросы, рыбаки на лодках к горящему судну поехали. Стали ребят спасать. А «Миссера» над пароходом кружатся и с пушек, и с пулеметов. стреляют — не дают. Ребятишки тонут. Ручонки их из воды к нам тянутся. Страшно! Женщина одна молодая, когда пароход уже на бок кренило, прыгнула в воду с маленьким в руках. Должно быть, хорошо плавала. Легла на спину, ногами работает, а ребенка руками над водой приподняла. Гребу к ней изо всех сил, а сам кричу: — Подержись, подержись, милая, сейчас, сейчас! Уже руку было к ней протянул, чтобы маленького взять. Хвать, тут один «Миссер» над самой головой как черкнет, как резанет из пулемета... Камнем сердечная ко дну пошла вместе с ребенком. Только вода в этом месте покраснела. Сапер вдруг сорвался с повествовательного тона и с ненавистью закричал: — Разве это люди?! Разве человек это может?! Тут как-то этих немцев целый гурт пленных провести. На пароме на ту сторону переправляли. Идут они небритые, рваные, как овцы, друг к другу жмутся. Я гляжу на них, и душа горит — может, который-нибудь из них вот по той женщине с ребенком очередь пустил. Не могу я спокойно смотреть на эту нечисть, и до того они мне противны, что снял я от греха винтовку и отдал ее своему товарищу бойцу Сене Куликову: — Возьми, пожалуйста, боюсь, не сдержусь я. Перевез я эту погань, пошел к своему командиру капитану-инженеру, доложился по форме: так, мол, и так, прошу откомандировать меня в строевую часть. Нет покоя, покуда я кровью с немцем не поквитаюсь. А капитан-инженер говорит: — Не могу, говорит, я тебя отпустить, потому что ты специалист своего дела и тут нужен. Ну, а уж если тебе хочется пострелять, буду отпускать тебя в свободную смену в город. Фронт рядом, постреляй и к своей вахте назад. Так вот я теперь и делаю. Ночью отдежурю на переправе, а потом иду на курган, к морячкам. Сяду и жду. Мы ведь таежники-охотники, я ждать умею.